Обязательно отказаться от снотворных. Они разрушили естественный сон, превратили меня в раба таблеток. Я страшился остаться без них. Но как можно мечтать о возрождении жизни и использовать снотворные, прямо влияющие на все психические процессы?! Таблетки — это уже признание своей зависимости от обстоятельств, это нарушение главного принципа возрождения, это червоточина в системе воли. Недопустима гнилая опора в новой постройке. Прежде, при старых взглядах, подобные лекарства оказывались неизбежными, но теперь я другой, навсегда другой.

Какое же презрение я испытывал к себе прежнему! И в самом деле, сломаться не в рискованной экспедиции, не при трагическом стечении обстоятельств и не в какой-то роковой эпидемии, а в московской квартире, в тепле, среди лекарств, обилия пищи, забот близкие! Это ли не позор!

В системе оздоровления первая цель — закаливание. Следовательно, необходимо отказаться спать на пледе и снять нижнюю шерстяную рубашку. Для меня это была по-настоящему серьезная цель. Я не избавился от ночных лихорадок, не ведал причин их, но не сомневался: возьму под контроль. Тот же обильный пот донимал меня и при любом движении, а мокрый я оказывался беззащитным перед простудами и воспалением легких. К тому времени я потерял счет им. И все же я не сомневался, что подчиню себе обстоятельства. Словом, простейшие операции: снять плед и шерстяную рубашку — обретали смысл едва ли не преодоления всей болезни. Так всегда самые трудные шаги — первые…

Одновременно решил осваивать ходьбу (тоже как средство физического оздоровления), ходьбой возвращать выносливость и прокладывать путь к будущим тренировкам. Как преодолеть позвоночный недуг при нарушенном мозговом кровообращении, я не представлял, однако верил: подберу и к нему ключи.

Итак, очистить организм от яда лекарств и оздоравливать! Начать с малого, но укреплять его, укреплять! Отвоевывать каждый шаг, каждый день без лекарств. Снижая дозы, отказываться от них, отказываться постепенно, но решительно. Отказаться в ближайшие месяц-полтора. День без лекарств и в движении — победа! Не поддаваться неудачам. Любые срывы, любые болезненные явления рассматривать как временные. Другого пути к выздоровлению нет! Этот путь — единственный! И не только для меня. Природа указывает лишь его всем, кто попал в подобную передрягу, а таких, как я после убедился, совсем немало.

Находясь в новом психическом состоянии и по-новому понимая жизнь, я уже ощущал способность к безграничному управлению собой. Первая схватка за себя — отказ от искусственного сна. Возвращение природного сна я не называл ни пробой сил, ни попыткой — для меня здесь не было обратного хода. Я исключил отступление. Конечно, от безоговорочности решения отдавало истеричностью, однако в том состоянии вполне оправданной. Я ведь не сомневался в успехе, а это и есть то самое бехтеревское страстное, могучее и безоглядное убеждение, которое стирает прежнюю связь в мозгу.

Итак, вечером 14 сентября я выложил на ночной столик две таблетки, одну из которых переломил надвое. Половинку я вернул в коробку. Доза была уменьшена на четверть. Нечего помышлять о выздоровлении без восстановления здорового сна. И это уже умножало готовность к сопротивлению.

Я проспал на уменьшенной дозе, как обычно. И следующую ночь проспал на той же дозе. Я решил постепенно снижать уровень лекарств в организме, подавил в себе желание отказаться от них сразу, в одну ночь. На третий вечер я ограничился одной таблеткой. На половинной дозе отдыхал чувствительно хуже, но спал. Еще две ночи я протащил себя на той дозе, затем ополовинил оставшуюся единственную таблетку. Задремал, когда уже занимался день. И тут же поднял себя. Отныне я решил строго соблюдать час подъема.

Цену слабости и разболтанности я уже познал. Надо быть беспощадным к себе, иначе сложно восстановить сон, иначе будут одна расхлябанность и напрасные тяготы. Я встал, проспав каких-то 20 мин, отупевший от желания спать. Три ночи я продержался на половинках таблеток. Все же 2–3 часа я дремал. Затем ополовинил и этот остаток. Я был привычен к бессонницам, а пятичасовой сон являлся для меня «заурядностью», хотя обычно чувствовал я себя от такой «заурядности» прибитым.

И наконец, я бритвой раскрошил половинку таблетки на три корявые частички. Это было смешно, снотворный эффект таких доз был почти нулевой. Но я не хотел ставить организм в пиковое положение. Он привык к препаратам и на их отсутствие мог отозваться самым настоящим лекарственным психозом наподобие алкогольного… Конечно, я не спал. Временами забывался, но тут же меня прожигало, как током. И все же это блуждающее забытье обеспечило какой-то отдых…

Когда я допил последнюю частичку, настало время спать вообще без снотворных. Как ни был я защищен внушениями, ночь надвигалась стеной. Я встряхивал себя, освобождаясь от наваждений, но тут же возвращалось чувство беспомощности и возбуждения. Я повторял слова внушений и возрождал прежнюю решимость. А ночь уже потушила огни за окном и наполнилась тишиной. Кто жил на снотворных столько лет, сколько я, поймет мое состояние. В половине четвертого поднялась температура. Я казался себе обваренным, горел. Необычайное нервное возбуждение лишило возможности лежать или сидеть. Я шагал по комнате… Однако с утра включился в обычную работу. Я работал, занимался всеми прочими делами. И все время ощущал жар. Возбуждение не умерилось к ночи. Снова я не сомкнул глаз. Это был настоящий бунт организма. Безрадостные мысли гнули меня, но я не сдавался, выстраивая свои доводы. Лишь через преодоление привычки к искусственному сну — путь к выздоровлению! Все слова были яркие, и каждое глубоко вклинивалось в меня. Одни слова ранили, ослабляли, другие — кроили, штопали следы этих слов и вздергивали волю. Читать, отвлечься какими-то другими занятиями я не мог, слова не проникали в сознание; нервное возбуждение, похожее на исступление и горячку, не позволяло сосредоточиться. И снова с утра я включался в круг обычных дел.

Как приговор, как пытка наступила третья ночь. Нет, не наступила, а разверзлась черной пропастью. Но я призвал на помощь все прежние доводы. Поначалу они являлись хилыми и бесцветными. Но затем смыли всякую память о страхе. Теперь я смею утверждать, что подобная борьба не расшатывает нервы и волю, а укрепляет. Я именно укреплялся в решимости выстоять. Я понял и осознал в те ночи целительность преодоления. Всякое желание, страсть, убежденность, возобладав над отрицаниями, создаст в мозгу свою память-связь. Раз от разу в таком противоборстве связь укореняется, пока не прорастает в столь мощную, что никакие контрдоводы ее уже не выкорчуют. Это и есть выработка в себе необходимых поведенческих черт…

Днем возбуждение стало гаснуть, и к вечеру я ощутил какую-то каменную усталость. Я едва таскал ноги. Я заснул, как только лег, и проспал, не шевелясь, до утра. Однако затем я опять не сомкнул глаз две ночи. Временами мне становилось настолько не по себе, что я садился за стол и исписывал целые кипы бумаги. Это были доводы против искусственного сна.

Так и покатились мои будни. Ночь, две без сна, затем ночь вполне достаточного сна. Порой я спал одну ночь за другой — и упирался в стойкое бодрствование. Из трех ночей не смыкать глаз две в течение полугода — очень накладно. Несмотря на все старания и самовнушения, головные боли резко участились, но к лекарствам я не прикасался. Зачем? Сон еще долго мог не устояться, и я месяцами травил бы себя всякими психотропными средствами.

В общем, я был доволен. Я и не подозревал о такой силе противостояния: измученный болезнями, я держался без всякого намека на дальнейшее ухудшение здоровья, исключением являлись головные боли, но тут все представлялось ясным: сон наладится — и боли ослабнут.

Перемена отношения к жизни, борьба за выработку новых привычек, обращение к самовнушению дали поразительный результат. Я убедился в созидательности найденного пути.

В ту зиму из-за скудного сна и головных болей моя работоспособность была ничтожной. Я знал, через это надо пройти, это неизбежно. И я упорно вырабатывал иное отношение к бессонницам, что позволяло даже в самых стойких из них на часок-другой забыться.