Думаю, не преувеличу, если скажу, что второе место по популярности занимал в те годы Григорий Новак — первый советский чемпион мира (не только в тяжелой атлетике). Имя его было знакомо любому мальчишке. Я поддерживал с Григорием Ирмовичем добрые отношения до самой его кончины в канун Московских олимпийских игр.
Громадный интерес в стране к спорту весьма способствовал нашим тренировкам. Я учился, прекрасно справлялся с нагрузками, и мои результаты как-то сами собой подтянулись к уровню сборной.
«Накачивал» мышцы я после того, как выполнял лабораторные работы, чертежи и прочие академические задания. Тренировкам доставались вечерние часы, обычно весьма поздние. Часто меня торопила служащая кафедры физического воспитания — пожилая полная женщина: кроме меня никого в зале не было, а ей хотелось домой. Я уходил, она выключала свет и запирала зал. И уже во всем главном корпусе академии царствовал ночной покой. Естественно, что тренировался я, как правило, один. И эта привычка к работе в одиночку, заложенная еще в Суворовском училище, потом чрезвычайно пригодилась.
Сила вызревала столь стремительно, что мой первый тренер Евгений Николаевич Шаповалов не раз пытал меня: не тренируюсь ли я и в другом месте, может быть, «подкачиваюсь» на стороне?.. К середине второго года тренировок я выполнил первый разряд и вошел в пятерку лучших атлетов тяжелого веса Москвы. Радость была столь велика, что я тут же привинтил к гимнастерке значок. Пусть все видят: атлет! А я и вправду очень изменился. Мои мышцы уже не разделялись на отдельные группы. Они смыкались в единое целое. Кажется, нет слабых участков — все пропахано тренировками. Я еще не был тогда загрублен обилием крупных мышц, но обладал гибкостью, и хорошей координацией. Я знал: сила может вести к потере гибкости и скоростных качеств и много работал над сохранением их и развитием.
В те годы я не пропускал ни одного из заметных городских соревнований и всегда занимал призовые места. Пробовал силы я и в метаниях. 700-граммовую гранату я посылал за 70 метров, а в отдельных бросках — и за 80. Довольно высок был и результат в толкании ядра. При всем том я хорошо справлялся с академической программой и сдавал экзамены преимущественно на «отлично», бывали и целиком отличные сессии. Послаблений в учении мне никто не делал. Да я всерьез и не допускал мысли о том, что спорт способен стать, пусть даже на краткое время, делом жизни. Я любил его, но превращать в смысл дней и лет не мог и не хотел. Мне представлялось (в общем-то я и сейчас придерживаюсь того же мнения) это непростительным обеднением жизни. По-настоящему меня увлекала литература, правда, я скрывал это от всех. Интерес также вызывала у меня история и смежные с ней науки.
После двух лет тренировок (на втором и третьем курсе академии) я неожиданно для себя вплотную придвинулся к норме мастера спорта. В тяжелой весовой категории (а тогда таковой являлась одна и к ней относились все атлеты, чей собственный вес превышал 90 кг) по стране таких мастеров из молодых можно было счесть по пальцам. В конце 1956 года я выполнил данную норму, но в зачет пошли лишь соревнования февраля 1957 года.
Я продолжал прибавлять в силе. Уже на четвертом году учебы в академии я приблизился к рекордам СССР — я не ставил перед собой подобную цель, и это явилось для меня неожиданностью.
То была эпоха могучего американского атлета Пола Эндерсона, известного у нас под именем Паула Андерсона. В конце 1956 года ему исполнилось 23 года (мне — 21). Обладая колоссальным собственным весом и не менее внушительной силой, Эндерсон опрокинул представления о человеческих возможностях. Он заколачивал невероятные, с точки зрения современников, рекорды. К примеру, советский рекорд в толчковом движении для атлетов тяжелого веса летом 1956 года едва достигал 180 кг. Эндерсон же подвел рекорд мира почти к 200! Советский рекорд в жиме «топтался» около 160 кг. Эндерсон поднял мировой рекорд в этом упражнении до 185,5! И все эти грандиозные превращения рекордов — за два года! Эндерсон начал выступать в 1955 году и уже в 1957-м после Олимпийских игр 1956 года — для него важен титул олимпийского чемпиона — ушел в профессионалы. На ближайшие десятилетия его рекорды зачислены в незыблемые. Мы, атлеты, говорили друг другу, что их превзойдут в лучшем случае лет через 20. Даже внешность атлета способствовала укреплению подобных суждений. Эндерсон выглядел более чем внушительно: при росте 175 см имел вес за 160 кг! Окружность бедра — 99 см! Он не мог ходить как все и «выкатывал» поочередно одну ногу за другой.
Я жадно впитывал крохи сведений о его тренировках из «Советского спорта» и спортивных журналов. Я старался разгадать природу этой поразительной силы. Я не связывал ее лишь с весом. Должно было быть в тренировках Эндерсона и нечто свое, отличное от принятого, того, к чему мы привыкли и рабами чего являлись. После я понял: необходимы массированные тренировки с помощью небольшого числа главных вспомогательных упражнений, обеспечивающих основную силу, и еще — резкое увеличение весов главных вспомогательных упражнений с одновременным сокращением работы над техникой классических упражнений, которая тогда отнимала у нас неоправданно много времени.
Ошеломляющее впечатление произвели на советских любителей спорта выступления Эндерсона в Москве и Ленинграде 15 и 18 июня 1955 года. Это были первые выступления американских спортсменов в Советском Союзе. Лето 1955 года оказалось и повторным в моем отношении к тренировкам. Я окончательно осознал, что мы копаемся в мелочах, являемся рабами имен и традиций — надо ломать тренировку, искать свое и не страшиться ни бога, ни черта! Тогда я впервые написал в своей тренировочной тетради: «Ничего не властно надо мной!» И верно, совсем не редко авторитеты лишают нас воли…
Выступления Эндерсона были настолько яркими, что и поныне, по прошествии почти 30 лет, о них вспоминают, и вспоминают с восторгом, а это о многом свидетельствует, если учесть нынешний уровень мировых рекордов!
Я проник (другого слова не подберешь) на тренировку наших спортсменов и американцев. С восторгом узнал прославленных атлетов: в могучей статности неторопливый, даже несколько спесивый Яков Куценко, во всем подчеркнуто значительный и насмешливый длиннорукий Трофим Ломакин, украдкой посасывающий «Беломор» за дверью, и косолапящий, словно стесняющийся своей силы Аркадий Воробьев, и литые из отжатых мускулов Рафаэль Чимишкин и Николай Удодов. И тут же знаменитые американцы, короли журнальных обложек: Томми Коно, Стенли Станчик, Дэвид Шеппард, Чарльз Винчи и конечно же Пол Эндерсон! Даже на тренировке этой горе мышц все аплодировали.
Признаюсь, воспоминание о виденном многие годы вдохновляло меня в трудные минуты моих тренировок. Мне почудилось, боги силы сошли на землю. Я почитаю силу не за одно лишь природное свойство — для меня это талант!
И даже в мечтах я не посягал тогда на рекорды «человека-скалы», как звал Эндерсона Яков Куценко в своих статьях. Но в мою тетрадь уже были вписаны слова «Ничто не властно надо мной!». Прочь гипноз имен, нет прислужничеству именам — все это лишает нас силы!
Один человек решительно ненавидел мое увлечение силой — моя мама. И пока я тренировался, она смертельно ненавидела штангу и всех тренеров. И ничто не могло ее примирить с ними — даже мои победы.
В марте 1957 года вскоре после зимней сессии и каникул на четвертом курсе академии я «достал» с необыкновенной легкостью всесоюзный рекорд в толчковом упражнении. Через несколько недель последовали новые рекорды — в толчковом упражнении и рывке! Это было настолько неожиданно и в то же время просто, что я на всех снимках тех дней улыбаюсь под штангой. Какой рекорд? Разве это рекорд?! Штанга ничего не весит… Я оказался в тройке сильнейших атлетов страны (за Алексеем Медведевым и Евгением Новиковым). А затем началось топтание на месте из-за травм, сомнений и диплома. Сомнения пожаловали из-за робости перед новыми весами. Общее почтение быстро заворожило и повязало меня. Рекорды и те веса, которые я стал поднимать, уже мнились такими значительными, что «обрывали» руки. Я получил несколько травм. Это еще более усугубило почтение перед весами. Нужно было время для обживания в новых координатах.