Мокрянский объявился в Туле, на косогорском заводе. Он отрекомендовался уже как «инженер-изобретатель». Разумеется, в те годы дипломированные специалисты были редкостью, и руководители заводов всячески поддерживали любого соображающего молодого парня, знакомого с техникой, а тем более «инженера-изобретателя». А тут человек явился сразу со своим изобретением.
Мокрянского сразу же зачислили на инженерную должность. Косогорский завод пробовал тогда выплавку чугуна на торфе. К этому новому делу и подключился только что испеченный инженер... Еще до внедрения изобретения изобретателю выдали солидный аванс. Специалисту по выплавке чугуна дали помощников, предоставили ему серьезные административные полномочия.
Мокрянский развил бурную деятельность. Он и его комиссия занимаются не только проблемой выплавки чугуна на торфе. Они ставят опыты получения губчатого железа, строят опытную агломерационную установку. Завод идет энергичному изобретателю навстречу. На его эксперименты и на поощрение самого экспериментатора было израсходовано 165 тысяч рублей.
Однако пользы от этих экспериментов заводу никакой не было. Но и на это находились объяснения:
— Дело новое. Не сразу Москва строилась.
Мокрянский же занимался техническими опытами для отвода глаз. Он нащупал более доходную жилу: взялся оформлять продукцию, отправляемую с завода. При этом он ловко подделывал счета, составлял фиктивные накладные и на каждой такой операции клал в свой карман солидный куш. Уже тогда, в молодые годы, он обрел вкус к кутежам, жил на широкую ногу.
Как выяснилось потом на следствии, молодой преуспевающий мошенник сделал выгодную партию: женился на некой Генриете, дочери крупного валютчика Михловского-Златковера. И этот матерый хищник, курсировавший по своим валютным операциям между Одессой и Владивостоком, частенько находил приют на тульской и московской квартирах гостеприимного зятя, всякий раз передавая ему свой богатый опыт, а также часть «товара» для сбыта и обмена.
Личностью Мокрянского заинтересовался Тульский уголовный розыск. В деле хранятся документы о его розыске, датированные 1931 годом. Это был первый, но отнюдь не последний такой документ.
Мокрянский должен был предстать перед судом. Однако суд не состоялся. Директор завода обратился с письмом, в котором характеризовал Мокрянского как энергичного инженера, инициативного изобретателя-самоучку, очень нужного заводу. Проступок Мокрянского директор объяснял и молодостью, неопытностью, непреднамеренной ошибкой.
И Мокрянского не судили. Сейчас, по прошествии сорока лет, уже невозможно установить, какими соображениями высшего порядка руководствовался тот директор завода, спасая явного жулика от заслуженного наказания. Вполне возможно, что директор искренне верил в то, что он написал в суд. А может, этим шагом он мыслил повлиять на Мокрянского, разбудить его совесть, помочь ему выбрать правильный путь в жизни. Ведь тот никогда не был ни инженером, ни изобретателем.
Как бы там ни было, Мокрянский был благодарен директору. Но испытывать далее терпение и мягкосердечие Тульского уголовного розыска он считал делом неблагоразумным. Вскоре Мокрянский окончательно перебирается в Москву и, как специалист со стажем, с необходимыми уже теперь документами «инженера» и «изобретателя» поступает на работу в комиссию Мособлисполкома по выплавке чугуна на торфе. Сейчас специалисты могут точно сказать, сколь незначительным был экономический эффект такого метода, но в то время, когда отечественная индустрия только-только становилась на ноги, когда в стране остро не хватало и металла, и угля, и электричества, нужда заставляла использовать дешевое топливо — торф и искать пути его применения в металлургии.
Но такие люди, как Самуил Мокрянский, меньше всего думали о нуждах молодой Советской республики. Уезжая из Тулы, он прихватил чистые бланки с печатью косогорского завода. Здесь, в Москве, он познакомился с такими же предприимчивыми людьми из Фрунзенского стройтреста и Москоопжилснабсбыта. Чистые бланки пошли в ход. Из Тулы в столицу идут вагоны остродефицитных строительных материалов, водопроводных труб, муфт, радиаторов — разворачивалась гигантская стройка, и все это было тогда на вес золота.
Из Москвы в Тулу дельцы отправляют вагонами продукты, серную кислоту, дорогостоящие импортные приборы, оборудование. Они действуют подкупом, взяткой, обманом, фальсификацией документов.
Сотни тысяч рублей комиссионеры кладут себе в карман.
Здесь, в столице, с большими деньгами перед прожигателями жизни открываются еще большие возможности. Кутежи, карты, женщины, игры на бегах, дорогие подарки любимой жене Генриете. На бархатный сезон Мокрянский отправляет супругу на курорт. Для того чтобы она сама ни о чем не беспокоилась, Мокрянский командирует вместе с ней своего подчиненного некоего М. А. Шихмана, разумеется за государственный счет, и Михаил Аркадьевич обеспечивает супруге начальника полный комфорт.
Другой «даме сердца» Мокрянский дарит шубу.
Финал подобной «деятельности» закономерен. Мокрянским и всей преступной шайкой занялось ОГПУ. В деле хранится любопытный документ. Познакомившись с обвинением, Мокрянский сам изумился всему им содеянному и... попросил назначить ему психиатрическую экспертизу.
«Просьба моя вызвана тем обстоятельством, — писал он прокурору, — что все инкриминированное мне в части совершенного мною является для меня буквально непостижимым, несмотря на то, что фактически я это совершил».
Экспертиза была проведена. Психических отклонений от нормы не обнаружено. Симуляция не удалась.
За злоупотребление служебным положением (в ход шли и бланки московской комиссии по выплавке чугуна на торфе, где тогда работал Мокрянский), подлог, хищение, спекуляцию стройматериалами, продуктами, оборудованием Мокрянский С. А. приговаривается к высшей мере наказания — расстрелу.
Приговор заменяется лишением свободы сроком на десять лет.
Показательна мораль этих преступников, если вообще возможно говорить о морали применительно к таким людям. Генриета Михайловна, обожаемая супруга, проводив мужа в тюрьму, скорбела недолго. Она перешла жить к тому самому Михаилу Аркадьевичу Шихману, который пока оставался на свободе.
В деле хранится письмо Мокрянского к изменнице Генриете, которое она сама передала следователю и просила приобщить к другим материалам.
«Я двенадцать суток сижу без передач. Теперь я узнал причину — ты живешь с Шихманом. Знай, что первая пуля будет тебе, я буду драться, как лев. У меня рука не дрогнет, клянусь в этом жизнью своей матери. Добейся, чтобы тебе вернули всю мебель. Хотя я на подлости не способен, но ты можешь меня довести до всего. Продай мои фетровые валенки. Пришли мне через подателя сего 3 гр. морфия. Тебе и ему смерть. Привет. Целую. Шура».
Сколь органично сплелись в этом циничном письме жалкий гнев покинутого супруга и копеечный расчет торгаша! Вот она, его мораль.
Из-под стражи Мокрянский был освобожден и остался работать вольнонаемным на том же строительстве. Спустя некоторое время он появляется в Архангельской области на одной из строек. Началась война. Мокрянский понял, что его должны будут призвать в армию и, возможно, отправят на фронт. Такой оборот дела его не устраивал.
Однажды прямо на служебный адрес на имя Мокрянского поступает телеграмма следующего содержания:
«Приказом наркомату вам присваивается воинское звание военный инженер первого ранга. Предлагаю отбыть распоряжение воинской части номер замнаркома (подпись)».
Мокрянский увольняется с работы и прибывает в воинскую часть, которая по соседству с ними строила военные объекты. Впоследствии экспертиза установила совершенно точно, что замнаркома такой телеграммы на имя С. А. Мокрянского не отправлял. Телеграмму составил сам Мокрянский. Расчет был прост: никто в военное время не будет проверять у замнаркома, знает он Мокрянского или нет и отправлял ли он ему какую-либо телеграмму. С другой стороны, воинская часть, куда устроил себе направление Мокрянский, — тыловая. Здесь он и решил переждать лихие времена. Притом в немалом чине.