— И что же? Так и не дождался? — спросил Меджидов.

— Нет. А вот сейчас… Да ведь ты слышал, что сказал одноглазый. Не знаю, верно ли это. Люди все мне говорили, будто помер Нурсахат. Я и сам уж так думал. А теперь не знаю, чему и верить. Ну, да поживем — увидим. Только не закрылись бы до срока мои старые глаза.

Старик с трудом передвигал ноги, сутулился, кашлял. Переводчик проводил его до дома. В привычной обстановке Кертык немного оживился. Он вскипятил чай, угостил Меджидова, да и сам подкрепился немного.

Когда гость ушел, старик поспешил на дежурство. Он разостлал кошму около двери магазина и сел, сунув руку под халат. Пойманной в силок птицей колотилось старое сердце. Кертык изо всех сил прижимал к груди горячую ладонь, до боли сцепил зубы, но успокоить его не мог.

В ту ночь, впервые за много лет, никто из жителей Темеча не видел возле магазина костра, а на заре не слышал привычной «заутрени» ночного сторожа.

Неспокойна стала жизнь старика, и каждая ночь страшила его. Только когда наступал час работы магазина и оживлялась колхозная чайхана, а по узким улочкам начинали сновать люди, Кертык уходил к себе на край селения, запирался и спал в пустом доме тревожным сном. Люди редко заходили к старику, а кто переступал порог его дома, удивлялся тому, как живет Кертык. Голые низкие стены, в потолке дыра для выхода дыма. На глиняном полу, под дырой — закопченный оджак. В одном углу вязанка хвороста, в другом — протертая кошма, над кошмой на стене — ружье. Вот и все убранство.

О своем отъезде в город он теперь не заводил речи. Почти каждый месяц от дочери приходили ему деньги и письма, в которых она все настойчивее звала его к себе, даже сама приезжала за ним, а он упрямо твердил одно и то же:

— Пусть пока все побудет так, как было.

И ни уговоры, ни слезы дочери ничего не могли изменить в странной жизни старика.

О Нурсахате он уже никогда ни с кем не говорил, даже с родной дочерью.

Как-то в конце лета двое конных в зеленых фуражках, ведя на поводу третью подседланную лошадь, спустились с гор в Темеч и направились прямо к Кертыку. Не зная, чему приписать это посещение пограничников, старик, охваченный недобрым предчувствием, долго возился в своей хижине, прежде чем выйти во двор. Увидев переводчика Али Меджидова, он сразу вспомнил свой разговор с ним.

Трясущимися руками помогая ему слезть с коня, Кертык спросил:

— Чем могу служить?

— Ты что-то, Кертык-ага, плохо стал встречать гостей! — пристально вглядываясь в черное, со складками на щеках лицо старика, сказал переводчик. — С трудом к тебе достучались.

Старик ничего не ответил и взял чайник, стоявший у порога, — вскипятить чай.

Меджидов остановил хозяина.

— Некогда чай пить. Начальник заставы просит тебя к себе. Лошадь прислал.

Кертык надел черную шапку с длинными завитками и остановился против стены, на которой висело ружье.

«Брать или не брать?» — подумал он.

Без ружья Кертык никогда не ходил в горы. И он снял его со стены, вышел во двор, легко сел на лошадь.

Когда селение осталось позади, старик, поравнявшись с Меджидовым, спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да, встреча с угощением, — неохотно ответил Меджидов.

После этого до самой заставы ехали молча. Кертык задумчиво смотрел перед собой.

На заставу приехали засветло. Начальник заставы, молодой офицер с жидкими рыжими усами на обветренном лице, встретил их еще за шлагбаумом. Он отослал солдат к дежурному, а сам со стариком остался возле коновязи. Никого, кроме часового на высокой вышке, во дворе не было.

На крыше деревянной будки мирно ворковали голуби. За конюшней рычали и скучающе повизгивали на привязи собаки.

Кертык быстрым взглядом окинул белое здание солдатской казармы, чуть поодаль от казармы домик с верандой, деревянного коня и стальную перекладину на усыпанной песком площадке. Он искал признаков тревоги, но на заставе все казалось спокойным и даже сонным. Вот только почему же часовой не отрывает глаз от бинокля? И зачем подседланы все кони, и возле каждого седла сетка с сеном? И отчего у начальника заставы глаза с красными веками так озабочены?

Кертык посмотрел на горы. Над раздвоенной, похожей на верблюжью спину, вершиной Чопан-Дага висело недвижно темное облако с пылающими краями. В воздухе была разлита томительная, сковывающая тишина.

— Ну, Кертык-ага, говорил тебе Меджидов, зачем я тебя потревожил? — спросил начальник заставы.

— Нет, ничего не знаю, — хмуро ответил старик.

— Ты уж извини. Дело-то важное. Через горы перешел человек. Куда и зачем он идет — бог его знает. Но он заблудился, не может найти дорогу. Надо помочь ему. Понимаешь?

— Всегда рад помочь вам, — сказал старик.

Потом начальник заставы говорил ему про какую-то разбитую банду, про укрывшегося на Чопан-Даге нарушителя.

— «Не Нурсахат ли?» — подумал старик и уже плохо понимал то, о чем еще говорил начальник. Уловил он только название горы Чопан-Даг, что бандита надо искать на Чопан-Даге, на котором Кертык знает каждую звериную тропинку.

В горах собиралась гроза. Надвинулись со стороны моря тучи и заволокли небо. Ночь наступила быстро. Кертык вел пограничников все дальше, к вершине Чопан-Дага. Голову сверлила одна неотступная мысль: «Неужели это он?.. Неужели это его, как затравленного звери, ищут в горах?..»

Кертык ждал, хотел и в то же время боялся этой встречи. Он, старый Кертык, должен вести вооруженных людей в горы, чтобы поймать или убить его… Может, удастся еще что-то изменить?

В районе Чопан-Дага было сосредоточено много пограничных нарядов. Поисковые группы шарили по ущельям и склонам, перекрывали все проходы. Но были на вершине горы такие дикие места и потаенные спуски в сторону границы, о которых знали немногие пограничники участка и старые охотники селения Темеч. Кертык шел самым верхним карнизом над ущельем, выходившим к границе. Карниз этот не случайно назывался «контрабандистским»…

Почти бесшумно одолев крутой подъем, Кертык остановился и прислушался. Начальник заставы с солдатами отстал. Их шаги слышались далеко позади. Кертык снял шапку и подкладкой отер мокрый лоб.

Горы во мраке казались сплошной чернеющей массой. Присев на корточки, старик начал зорко всматриваться в темноту. Ему почудилось, что впереди кто-то сбил в ущелье камешек. До предела напрягая зрение, Кертык пополз вперед и, когда приблизился к камню, заметил невдалеке мелькнувшую тень. Зверь или человек? Зверь убежал бы, почуяв людей. Не иначе как человек, и, видно, опытный… Он осторожно, бесшумно отступал по узкому карнизу к границе, прислушиваясь к шагам, и не подозревал, должно быть, что кто-то в мягких чокоях уже близко подкрался к нему. Ночь была темная, но привычный глаз многое мог различить. Нарушитель заметил Кертыка, принял его за кого-то другого и произнес еле слышно:

— Хов. — И снова чуть громче: — Хо-ов!

Кертык сжал ружье и замер. Словно через годы до летел до него этот голос.

Шаги пограничников становились все слышнее. Кертык видел, как, не получив ответа, человек скрылся, за камнем, зашуршал сухой травой и стал быстро удаляться. А он лежал на земле и не мог сдвинуться с места. Все тело у него будто окаменело. Гулко стучала кровь в висках. Сердце готово было разорваться. Вдруг какая-то неведомая сила подняла старика с земли…

Человек исчез в темноте. Но вот снова мелькнула под скалой его тень и остановилась. Еще мгновенье, и под скалой вспыхнул огонек, прогремел выстрел. Пуля, взвизгнув над самым ухом старика, ударилась о камень Блеснула молния, на миг осветила крупную фигуру человека под скалой. Кертык вскинул ружье и выстрелил.

Вслед за молнией грянул гром, будто выстрел старика, подхваченный могучим эхом, отдался в высоте неба, а горы раскатисто на тысячи ладов повторили его в ночи. Человек под скалой тяжело осел… Опрометью бросился старик к убитому, при новой вспышке молнии взглянул в его лицо. Он скорее почуял, чем узнал в обросшем человеке своего сына. Как изваяние, стоял старый Кертык над безжизненным телом Нурсахата, не чувствуя хлынувшего дождя, не слыша душераздирающего плача шакалов, доносившегося со дна ущелья.