Изменить стиль страницы

Потом он повернулся в ту сторону, где лежали наши погибшие товарищи, снял фуражку и сказал:

— Спите вечным сном, боевые друзья! Вы сражались, как подобает советским бойцам-пограничникам и погибли как герои, отдав свою жизнь за свободу и счастье братских народов, за нашу Советскую Родину!

Сырма опустился на колено и поцеловал в лоб мертвого комиссара.

Утром над нами затарахтел самолет; он сбросил боеприпасы, продовольствие, почту и вымпел с приказом командования — выйти к Каспию, переправить на баржу раненых и больных, а затем следовать к колодцу номер 370, где скрывался еще один басмаческий отряд. В приказе говорилось, что к этому отряду примкнули Чюмба и его подручные.

Анатолий Шалашов

ПОСЛОВИЦА

Этой ночью в Геок-Тепе снова стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Но разве музыка заставит упасть на землю плоды тамаринга? На этот раз русские не искали виновников среди туркмен, как бывало при царе.

…Меред лежал на кошме у ручья. Из глины он слепил чилим и, засыпав добрую горсть табака, курил. Меред думал. Он знал, кто ночью стрелял в медную дощечку. Видно, не зря в обиходе у пограничников кличка «Пси-Пси» — так чихает барс. Меред же так подавал сигнал пограничникам, если нападал на след нарушителя.

Проводник Меред был храбр и осторожен, как барс на горной тропе. Но не хуже знал законы гор и тот, кто ночью стрелял в медную табличку на памятнике казакам. Меред не сомневался в своей догадке, потому спокойно налил взмокшему под солнцем начальнику заставы пиалу зеленого чая.

— Ускользнувшая рыба всегда большой кажется, — успокаивая, сказал он кизыл-аскеру.

— Но они уйдут за кордон! — настаивал гость.

— Сокол мух не ловит, — все так же невозмутимо ответил Меред. — Если я этими днями буду нужен, ищи меня у Большого камня. Младших посылай.

— Ты отказываешься ловить нарушителя границы? — изумился молодой начальник заставы.

— Начальник, ты слеп от злости, а со слепым о цвете не говорят. — И Меред снова припал губами к сырой глине, глубоко затягиваясь густым дымом. — Белый Перс, которого ты ищешь, только того и ждет, чтобы мы начали облаву. Но он ошибся. И скоро поймет это. Иди спи, начальник, но помни, что искать меня надо у Большого камня. А захлопнешь капкан пустым, после этого рот насмешке долго не захлопнешь.

Белого Перса Меред знал с тех времен, когда с отцом сеяли для себя на плоскогорье богарную пшеницу. Тогда еще Белый Перс хотел поссорить русских с туркменами. И тогда он стрелял ночью в памятник. А когда отряд крестьян погнался за бандой, другая угнала за кордон две отары общественных овец.

Крестьяне гнались за бандами по горам. Через сутки нашли в пещере тлеющие угли. Но басмачи на конях ушли из ущелья. Они схватили лошадей за хвосты и били их плетьми изо всех сил. Озверевшие животные рванулись вверх, цепляясь твердыми, как кремень, копытами за едва видневшиеся уступы, и вынесли всадников на хребет. Догнать бандитов крестьяне так и не смогли, их лошади были подкованы давно и шипы стерлись.

Меред в тот раз двое суток сидел у камышей старого родника, где, по его расчетам, должны были показаться чужаки во главе с Белым Персом. Но незнакомые шорохи, долетавшие с ветром, спутали все карты.

— Пси-пси! — предупредил Меред.

— Пси-пси! — ответили ему вечерние сумерки.

И снова Меред чихнул, словно барс.

Сумерки ответили тем же, но теперь с другой стороны.

Сердце молодого мергена дрогнуло от радости. Мало кто в округе приносил с охоты сразу двух барсов. Меред осторожно повернул затвор и приподнялся из-за укрытия. В это время на голову ему накинули халат. Руки заломили, ноги туго перетянули ремнем.

— Ну, будешь еще бегать за нами? — спросил предводитель банды Белый Перс. И приказал поставить парня на колени, лицом к роднику.

— Нет, — тут же передумал Белый Перс. — Не станем поганить воду его кровью. Отволоките этого барса к камням. — И Белый Перс рассмеялся Мереду в лицо.

Он рванулся, хотел вскочить, но двое рыжебородых навалились ему на плечи.

Дважды Белый Перс прицеливался из маузера. И дважды опускал его. Прицелился в третий раз. Но один из бандитов отозвал предводителя, и из-за камней до Мереда донесся внятный шепот:

— Ты хочешь, чтобы все девять его братьев объявили нам кровную месть? Напугал — и хватит. Оставь. При случае рассчитаемся.

— Ну вот что, — сказал Белый Перс. — Сокол мух не ловит. Стой здесь, пока мы не скроемся. А будешь кричать, пулю получишь — И он вдавил ствол маузера а лоб Мереда. — Стой — и ни с места!

И только когда бандиты отдалились, Меред заметил свою винтовку в траве. Он схватил оружие, и один из них, там, вдалеке, упал на колени. Четверо, отстреливаясь, подхватили раненого и скрылись за камнями.

С тех пор прошло много времени. И вот в Геок-Тепе снова ночью стреляли в медную дощечку на памятнике погибшим казакам. Меред был уверен, что Белый Перс засел где-то поблизости, выжидая.

Перед рассветом к костру у Большого камня прискакал пограничник. Он сообщил, что на ближайшем разъезде бандиты украли у путевого обходчика дочь. Прием был прежний — отвлечь главные силы заставы и совершить налет на стада.

В горах отряд неожиданно натолкнулся на заплаканную девочку. Не говоря ни слова, она передала несколько патронов от маузера. Белый Перс пытался запугать Мереда напоминаниями о встрече у родника.

Меред долго рассматривал патроны, думал, а когда отряд двинулся по указанному девочкой направлению, снова смотрел на тяжелые патроны маузера. И тень ложилась на лицо Мереда: он понимал, что где-то здесь таится хитрость. Но какая? Вначале шли следы трех коней. А дальше проводник насчитывал лишь четыре отпечатка. Конь начал кружить, словно сбился с пути. И вот за двумя первыми кругами, в стороне от направления, принятого пограничниками, Меред увидел еще теплый навоз. И огненно полоснула гнедой круп плетеная камча. Меред понял, что Белый Перс решил скрыться у старых чинар.

Двое суток в поселке никто не видел Мереда. Братья несколько раз ездили на заставу, но и там ничего не знали о проводнике. Он вернулся на третьи сутки в изодранном халате, с седлом на плечах и огромной ссадиной у левого глаза. На заставе он, стерев рукавом пот со лба, подошел к молодому начальнику и тихо сказал:

— Там, у старых чинар, сокол поймал двух мух.

Валентин Рыбин

СИНИЕ ГОРЫ

Из поэмы

Много солнца,
много света,
в знойном мареве земля.
И шуршит сухое лето
по горам и по полям.
Из винтовки по мишеням
бьет Маньков на славу —
старшине на утешенье
и бойцам заставы.
Отстреляется,
привстанет —
парню дышится легко.
Что ни выстрел — попаданье,
а бывало — в «молоко».
Скачет конь —
рябит в глазах.
Сабли взмах —
летит лоза.
Парень рубит ловко.
Быстрота, сноровка!
Жарко,
служба нелегка.
Но настанет вечер —
и Маньков у турника
расправляет плечи.
Разотрет в ладонях мел:
— Сделать, что ли, склепку?
Смех —
мол, каши мало ел.
— Я хлебал похлебку.
. . . . . . . . . .
Снова шутки средь бойцов:
— Не теряйся, Вова!..
Пишет парень письмецо
старику Манькову.
Полсела в письме его
и для всех приветы.
Жив, мол. Кормят ничего,
только жарко летом.
* * *
Над речкою устало
поникли ветви тала.
Ночами стонет филин,
оплакивает лето.
И зяблик:
«Цви-ли, цви-ли?» —
как будто ждет ответа.
Тишина…
Скрипит перо,
в кабинете лампа светит.
Заседает в кабинете
комсомольское бюро.
И глядит с портрета Ленин…
Рыжкин встал —
серьезный вид;
вслух читает заявленье.
У стола Маньков стоит.
«Все свои…
А вдруг не примут?»
То уверенность,
то страх.
Посмотрел в окошко.
«Климат
непонятный на горах».
Прокатился над двором
по горам сердитый гром.
Чудеса творит природа —
гром в такое время года!
Гром,
а дождик мельче проса,
стекла плачут от дождя…
По уставу три вопроса,
год рождения вождя…
Вот Маньков в казарму входит,
парня — чуть не на ура.
— Значит, принят?
— Принят вроде. —
Улыбнулся
— С плеч гора.
Серых туч густая лава,
ночь ноябрьская слепа.
Верст за десять от заставы
безымянная тропа.
Ветер злой свистит на склоне,
над тропой кусты дрожат,
у подножья дрогнут кони,
за скалой бойцы лежат.
Чу, с куста вспорхнула птица.
Не видать во тьме ни зги.
Легкий шорох у границы,
вороватые шаги.
Ближе, ближе шорох слышен,
— Слышь, идут?..
Маньков застыл,
шепчет Камину:
— Потише.
Пусть идут,
заманим в тыл.
Камин встал.
— Их много вроде. —
Весь трясется,
сам не свой
— Брось дурачиться, Володя. —
И надсадно крикнул:
— Стой!
Вспыхнул мрак смертельным светом,
конь сорвался —
стук подков.
И — темно.
— Володя, где ты?
Слышь, Володя?..
Нет ответа.
За кустом
притих Маньков.
Страшен враг?
Конечно, страшен.
Ждет боец, глядит на склон.
Подступает к горлу кашель.
И откуда взялся он?
«Непонятен этот климат.
То прохладно,
то жара…»
Трое их.
Проходят мимо.
Ну, давай, Маньков.
Пора!
Не спеша винтовку вскинул,
скорострельною стрельбой
двух свалил — ударил в спину:
третий бросился в низину.
— Брешешь,
справлюсь я с тобой!
Прыгнул вслед:
— Постой, «дружище»!..
Повалил в гнилой листве
и тяжелый кулачище
припечатал к голове.
— Так-то вот, —
вздохнул сердито, —
подлецам шутить с огнем.
Снял ремень,
связал бандита
и откашлялся на нем.
«Ну с чего бы кашель этот?
Фу ты, черт!
Секрет открыл:
ведь с потемок до рассвета
я ни разу не курил».
Серых туч густая лава,
стук копыт в сырой траве.
Скачет чуть не вся застава
с Семихаткой во главе.
Мчатся ветром —
к гривам плечи,
по горам коней гоня.
Камин всадникам навстречу —
без винтовки,
без ремня.
Кони встали,
кони в мыле,
кони дышат тяжело.
— Где Маньков?!
— Его убили…
Семихатка сплюнул зло.
Мчатся дальше.
В серых тучах
«безымянная» вдали.
Прискакали.
Возле кручи
залегли и поползли.
Семихатка брови хмурит:
у скалы — как будто дым.
Пригляделся.
— Кто-то курит.
Не стрелять.
Возьмем живьем.
Встал Маньков.
«Да это ж наши!»
Сердце прыгнуло в груди.
Закричал, рукою машет:
— Эй, ребята, подходи!
После боя пришел в столовку,
съел тарелку борща и каши.
— Ловко ты их отделал, Вовка! —
похвалил его повар Пашин.
— Зря судачили, что не годен…
Вот, глядишь,
и выдадут орден.
Человека узнаешь разве
сразу —
чем он живет и дышит?
А ведь ты всесторонне развит,
из тебя бы и повар вышел.