Ветхое осевшее строение умерло быстро и безболезненно. Рухнули комнаты, где когда-то купец, приходя из лавки на Щепном, пил чай, зевал, глядя на лубочные картинки, развешанные по стенам, и подсчитывал дневную выручку. Грудой полусгнивших бревен легла в общую кучу и комната Михевны с паутиной по углам, немытым полом и пустым чугунком, в котором гудели мухи.

Всего два дня работы экскаватора понадобилось для того, чтобы от вещественного кусочка прошлого не осталось и следа.

С людьми — сложнее.

Младшему лейтенанту рассказали, что Михевна почти не изменилась и в новом доме.

Правда, попрошайничеством она уже не занимается.

НЕЗАМЕТНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Корочкин вставал рано, обходил усадьбу, обнесенную тесовым забором, осматривал деревья молодого сада. Упущений не было. Он трепал по загривку лохматого пса и шел на работу. Издали дом казался внушительнее: большой, с белыми пилястрами, обрамленный нежной, весенней зеленью.

Корочкин жил за рекой. На работу он ездил на противоположный конец города: сначала автобусом, потом трамваем, потом троллейбусом. Друзей у него не было. «Не имей сто друзей, а имей сто рублей», — говаривал Гавриил Иванович и этой перефразированной пословицы придерживался всю жизнь. И не обижался на судьбу.

Начинать пришлось с керосиновой лавки, целыми днями стоять на холоде и сквозняках. Перед самой войной едва не сел надолго. Повезло. Все кончилось годом исправительных работ по месту службы, взамен определенных судом пяти лет. Наказание снизил Верховный суд. Фактов присвоения выручки установлено не было, и Верховный суд склонился к мысли, что недостача возникла из-за неопытности продавца.

Утро выдалось тихое и голубое. Корочкин шагал к остановке, подставляя лицо теплым солнечным лучам.

Всего три месяца по-настоящему не видел тогда солнца, а запомнил урок на всю жизнь. Чтобы стать инженером, учатся пятнадцать лет. А чтобы сделаться человеком с достатком, он пробовал обойтись четырьмя классами начальной школы. Корочкин пришел к выводу, что человек без копейки за душой беден прежде всего умом. Из торговли он не ушел, но ума стал набираться. Словно ребус, он разгадывал учебник счетоводства, где из десяти слов поначалу понимал только одно. Он не думал идти в счетоводы. Знание учета ему было нужно для другого. Он увидел, какие неограниченные возможности открываются перед кладовщиком, знающим учет. Корочкин обрел глаза. Пожалуй, главной своей заслугой он считал невероятное открытие: крупную сумму взять легче, чем мелкую.

Он не отличался разговорчивостью, не любил резких движений и необдуманных ответов. Жил Корочкин вдвоем с женой, которая была моложе его на пятнадцать лет. Несмотря на молодость, жена понимала Гавриила Ивановича и глядела на все его глазами. К соседям они не ходили и жили затворниками. Внешне жизнь Гавриила Ивановича не изобиловала событиями.

Автобус катил по асфальту дамбы. К концу пути помыслы Корочкина сосредоточивались на галантерейном складе. Местом он дорожил. И не без оснований.

Наступили времена, когда стало недостаточно работать как все. Нужно было работать лучше других. Чтение газет и журнала «Советская потребительская кооперация» Корочкин считал такой же обязанностью, как сдачу товарного отчета. Во всей системе облпотребсоюза не было заведующего складом, который бы отчитывался с такой идеальной точностью. Не проходило совещания или заседания, на которых бы его не ставили в пример. Не знали, чему больше удивляться: аккуратности ли Корочкина или его честности. Экспедитор в спешке мог забыть у него целую кипу товара, мог оставить копеечную брошку — вещи никогда не пропадали. Корочкин звонил в райпотребсоюз и напоминал, что забытая вещь ожидает владельца.

Перегруженные работой, ошибались фактуристки оперативного отдела, ошибались работники бухгалтерии, Корочкин никогда не ошибался. Приехав со службы, он после ужина запирался в своей комнате и проверял на счетах каждую цифру. Если наутро Корочкин говорил, что в накладной ошибка, то документы после него можно было бы не проверять. Ошибка в действительности имелась и была именно такой, какую он называл. Корочкин был воплощением скромности, даже незаметности. Летом его неизменно видели в потертом костюме, зимой — в старом пальто. Когда во время перерыва рабочие шли в буфет, он оставался в складе.

— В буфет? — недоумевающе переспрашивал он, если его приглашали. — Это — не по нашим деньгам.

Он неторопливо доставал кусок черного хлеба, открывал стеклянную баночку с кислой капустой и приступал к обеду. Нелегко было жить, сторонясь людей и держась всегда настороже. Отдых и утешение Гавриил Иванович находил вечерами в потрепанной библии, которая утверждала его в терпении, рождала возвышенные мысли.

Ежедневно его видели идущим знакомой дорогой: утром — на работу в тесный галантерейный склад, вечером — с работы домой. Невозможно было представить себе человека более скромного и незаметного.

Внештатный ревизор облпотребсоюза Климов был тихий, вежливый и совершенно лысый старик. Он принес в прокуратуру пачку ведомостей, заполненных карандашом на листах шершавой бумаги. Они были свернуты в трубку, обернуты газетой и засунуты в базарную сетку. Говорил он невыразительно и слегка заикаясь. По его мнению, на универсальной базе облпотребсоюза допускалось завышение цен, за счет чего скрывалась недостача товара. На вопрос, какова эта недостача, он стал монотонно объяснять, что размер ее можно установить, если создать организацию со штатом не менее пятнадцати человек и с объемом работы около девяти месяцев Он, конечно, понимает, что такая работа неосуществима: вся ревизионная комиссия облпотребсоюза состоит из трех человек вместе с ее председателем. Но недостача на базе есть. И можно думать, что нити потянутся в сельские магазины. На вопрос, каковы результаты по складу сейчас, он, заикаясь, ответил:

— Недостача шесть копеек.

— А если тот же результат через девять месяцев выведут пятнадцать человек, кто будет расплачиваться за реальные тысячи, затраченные впустую?

Старик молчал.

Я спросил, нельзя ли поставить диагноз, не производя операции восстановления учета.

Старик долго и сложно объяснял. Короче, он заслужил бы ученую степень, если бы мог разрешить такую задачу. Его ведомости были оставлены с обещанием разобраться. Старик ушел. Минуты через две в дверь постучали. Он возвратился.

— Я п-попробую, — сказал он, вытирая лысину. — П-попробую понять.

И снова ушел.

Появился он через два дня с пачкой бумаг и неизменной сеткой-авоськой. Пояснения он давал, как и в прошлый раз, беспокойно прохаживаясь по комнате. Его словами нельзя было не заинтересоваться, а принесенные ведомости просто притягивали: они были кратки, как формула квадрата суммы, и ясны, как акварельный рисунок.

Ревизор установил, что пуговицы, которые числились давно проданными, оказались на складе, а те, которые должны были находиться на полках, отсутствовали.

Нагнув голый череп и шагая из угла в угол, Климов говорил:

— Я охотно увидел бы здесь простое упущение, если бы не одна мелочь. На складе остались дорогие пуговицы и нет дешевых. Дешевые ушли вместо дорогих. А деньги за дешевые получены как за дорогие. На складе должны быть излишки. Двадцать тысяч. А излишков этих нет.

Оперативная группа была у дома Корочкина на следующий день в шесть часов утра, но ворота уже оказались на большом висячем замке. Во дворе до хрипоты захлебывался огромный пес. Полчаса бесплодного стучания в окна убедили нас в том, что дома никого нет. Соседка сказала, что Корочкин и жена, по-видимому, ушли.

Упустили. Я не мог простить себе, что не поверил ревизору в первый день.

Без всякого энтузиазма разделяемся на две группы. Одна демонстративно удаляется к трамвайной остановке, другая дворами обходит дом и устраивается у соседа. Из окна превосходно видны двор, крыльцо и боковые окна дома Корочкина. Наблюдение ведем по очереди. Пока один уныло изучает порожки дома Гавриила Ивановича, другой играет с хозяйским сыном. Через час ролями меняемся. И с каждой такой сменой надежда на возвращение Корочкина угасает. Да и зачем ему возвращаться?