Мы миновали десяток дощатых домиков, возле которых, как на завалинке, сидели местные фермеры или рыбаки — уж не знаю, все в когда-то голубых комбинезонах, застиранных до белизны, в клетчатых рубахах с распахнутым воротом. Сидели на легких алюминиевых стульях с сиденьями из нейлоновых полос крест-накрест, как у сапожников, выставив вперед к дороге ноги и дымящиеся трубки. Ноги и трубки торчали параллельно. Каждый сидел возле своего домика в одиночку, отдыхая после работы.

На ветвях деревьев хлопотливо готовились к ночёвке не виданные нами красные птицы. Машина медленно двигалась по утверждённому далеким госдепом маршруту — по маленькой, покрытой тем не менее превосходным асфальтом дороге № 96.

Домики были невзрачными. Из небрежно или давно побеленных серых ссохшихся досок. Окна забраны мелкими пропыленными металлическими сетками — от комаров. Те домики, что справа от нас, между дорогой и рекой, стояли на сваях, как на курьих ножках, по щиколотку вымазанных мазутом.

Въедливый и педантичный дорожный атлас. Маккэнли имел для этого десятка домиков звучное название Гамбург.

До Бечтауна, где атлас обещал нам паром, оставалось ещё миль двадцать. Мы медленно ехали, наслаждаясь уединённостью, тишиной, спокойствием, запахами реки и леса.

От молчаливого Гамбурга нас отделяло не больше пяти миль, когда с противоположной стороны холма, на который мы медленно взбирались, неожиданно выскочила навстречу длинная легковая машина с открытым верхом. Увидев нас, водитель её круто свернул вправо, на обочину, хотя на дороге оставалось достаточно места, чтобы разминуться, и остановился. Через секунду я увидел направленное в нас дуло винтовки. В нас целился парень в белой рубашке. Он стоял в машине во весь рост.

В сонном, размытом спокойствии дороги № 96 резко очерченная дырочка винтовочного дула была настолько неожиданной и странной, что мы с женой не смогли отреагировать на неё сразу должным образом.

— Кажется, нас снимают для телевидения, — сказала жена, несколько лет проработавшая на Шаболовке в Москве.

Мы всё так же медленно приближались к машине. Парень вёл винтовочную мушку за нами, не отрывая её от уровня нашего ветрового стекла.

В машине было ещё человека четыре — все молодые, лет по двадцать пять, с загорелыми лицами, в белых рубахах.

Машины сближалиеь. От винтовочного дула нас уже отделяли только четыре шага. А я всё никак не мог принять всерьёз это дуло. Всё ждал, когда компания расхохочется, и потому не спешил нажать на акселератор. Но вместо лиц смеющихся я увидел красные, напряжённые лица и глаза, которые, наверное, были не добрее, чем чёрный зрачок винтовки.

Выстрела, однако, не было.

Я нажал на педаль акселератора. «Форд» понесся по узкой дороге. Солнечные треугольные печати слева слились в сплошную золотую клинопись. Справа солнце выбивало сквозь деревья бешеную световую, морзянку.

В боковое зеркало я видел, что парень с винтовкой все продолжает «вести» нас под прицелом. Остальные что-то кричали ему, размахивая руками. Водитель быстро развернул машину и поехал за нами.

Это было похоже на классические голливудские гонки. Нас даже немного заносило на поворотах, как полагается, в таких случаях.

Но вот у подножия холма асфальт вдруг кончился. Его сменил гравий и красный песок. За нами поднялась пылевая завеса. Мы потеряли белую машину из виду. По днищу дробно били мелкие камешки. Из-под колёс взлетали и садились на ветки деревьев тяжелые красные птицы.

Проехав миль пять, мы увидели узкий, прорытый в глинистом холме поворот налево, в сторону от реки.

Новая дорога была совсем узкая, похожая на траншею — не разъехаться двум машинам. Мы решили свернуть туда, чтобы запутать неожиданных преследователей. Потом, с той же целью, еще несколько раз сворачивали то влево, то вправо, на глинистые дороги. Я уже потерял представление, как проехать к Бечтауну, к заветному парому. Спросить было не у кого — за всё время гонок и плутания мы не встретили ни одного человека. В атласе дороги, по которым мы крутились, обозначены не были.

Наконец на склоне холма показалась ферма. Это был такой же дом, какие мы видели недавно в Гамбурге. Неподалёку дощатый сарай.

Я остановил машину. Подошел к двери. В доме раздавались голоса. Постучал. Никто не ответил. Постучал ещё раз — тот же результат. Крикнул: «Есть здесь кто-нибудь?» И снова никто не отозвался. А в доме, я явственно слышал, продолжали разговаривать. Я подошел к окну, откуда разговор доносился громче. Постучал по пыльной сетке. Никакого впечатления. Постучал по раме кулаком. Ничего. А разговор всё продолжался.

Я прислушался.

— Ты был у Нэнси! — донеслись из окна слова, сказанные женским голосом.

— Клянусь, это не так, — решительно ответил мужчина.

— Подлец! — сказала женщина не менее решительно.

— Прошу тебя, не прыгай! — сказал мужчина с ноткой отчаяния.

— Теперь мне всё равно! — произнесла женщина громким шёпотом.

— Не пры-ыгай!! — завопил мужчина. Всплеск воды. Затем все стихло. В комнате не дышали. «Куда она могла пригнуть и откуда?» — подумал я. Прошла ещё секунда тишины. Неожиданно за окном послышалась музыка. И энергичный мужской голос (другой по тембру) произнес: «Рулоны нашей туалетной бумаги на 50 футов длиннее рулона любой другой фирмы. Наша бумага двойная. Она украшена цветочками и издает запах, который вы можете встретить в парижских салонах красоты…»

Я заглянул сквозь решетку окна. Посреди комнаты светился экран телевизора. Молодой человек в нем улыбался и демонстрировал рулон туалетной бумаги, действительно покрытой цветочками.

Но зрителей у телевизора не было. И, насколько я мог видеть, в комнате вообще никого не было. Не было, надо понимать, никого во всём доме. Не было никого вокруг. Только ходила возле сарая курица, приволакивая ногу. Где-то рядом текла пустынная река Миссисипи. Где-то неподалёку ехали в белой машине с открытым, верхом странные молодые люди с напряжёнными лицами. Где-то сидели на нейлоновых стульчиках одинокие фермеры, выставив к дороге ноги и трубки. А здесь в абсолютном одиночестве элегантный молодой человек рекламировал туалетную бумагу, украшенную цветочками и издающую замечательный запах.

Через час, не встретив ни одной души, в потёмках каким-то, чудом мы всё-таки добрались до Бечтауна. Он был как две капли воды похож на Гамбург — тот же десяток домиков. С той только разницей, что уже не было фермеров на складных нейлоновых стульчиках. Кое-где в окошках домов горел свет. Но на дороге — ни одного человека. Несколько раз мы проехали туда и обратно вдоль городка. Но так и не увидели никакого парома. Пришлось стучаться в чей-то дом, где светилось окошко.

За дверью скоро послышались шаркающие шаги, потом женский голос произнёс неприветливо:

— Что нужно?

Но это был настоящий, человеческий, не телевизионный голос. Я спросил о пароме. За дверью долго молчали, потом подозрительно поинтересовались:

— А вы откуда? И кто такие?

Я решил, что сообщение о нашем московском происхождении вряд ли сделает женщину разговорчивее, и просто назвался путешественником, которому нужно перебраться на другую сторону Миссисипи.

— Вэкэйшн? — спросила женщина требовательно, всё ещё не открывая двери.

— Да, да, вэкэйшн, отпуск, — поспешно согласились мы.

За дверью подумали мгновение и заключили с ещё большей неприязнью:

— На вэкэйшн здесь не ездят. Эти места не для вэкэйшн.

Наверное, женщина была абсолютно права. Я сказал, что мы сбились с пути и разыскиваем паром в Бечтауне.

— Парома нет уже три года, — отрезали за дверью. (Вот тебе на! А как же замечательный, превосходный, преподробный дорожный атлас Маккэнли?) — Да, да, уже три или четыре года. Странно, что вы не знаете.

Женщина за дверью, очевидно, накапливала всё больше оснований для своей подозрительности.

— А где же паром?!

— В Гамбурге.

Ехать обратно в Гамбург ночью, по той же дороге, по которой мы улепётывали от молодчиков с винтовкой, — эта перспектива была не самой радостной. Но ведь от госдепа не оберёшься неприятностей, если не переправимся сегодня через Миссисипи.