Административное объединение Мцхетского и Имеретино-Абхазского католикосатов произошло в рамках новой церковной структуры — Грузинского экзархата. Само греческое понятие «экзарх» обозначает главу церковной автономии или отдельной церковной области. Однако немаловажно отметить тот факт, что западногрузинские политические единицы, пользовавшиеся автономными правами (Мегрельское, Гурийское, Абхазское княжества), гораздо более соответствовали этому статусу в административно-политической системе, чем Грузинский экзархат в системе церковного управления империи. Владетели в Западной Грузии во многих вопросах внутренней жизни своих княжеств пользовались значительной свободой, в то время как одной из главных обязанностей экзарха было максимальное подчинение церковной структуры и иерархии в Грузии российскому Синоду. Экзарх отличался от остальных епархиальных архиереев тем, что его власть распространялась сразу на несколько епархий, предстоятели которых находились под его началом. В определенном смысле институт экзарха по кругу своих прав и обязанностей в системе российского духовного управления на Кавказе соответствовал институту главноуправляющего в Грузии как главы всей гражданской администрации. Вряд ли это совпадение было случайным, если учитывать парадигму развития Русской православной церкви синодального периода. В этом отношении вполне объяснимым выглядит и неофициальный синоним названия должности экзарха, встречающийся в некоторых российских документах того периода: «начальник над грузинским духовенством».

Назначение экзархом в Грузии митрополита Феофилакта, после которого до самого конца существования экзархата этот пост занимали исключительно русские иерархи, имело и большое символическое значение. Главное здесь не столько метод — именно назначение, а не выборы — и даже не сама этническая принадлежность экзарха, тем более что для церкви этот последний фактор никогда не был определяющим. Как представляется, куда большее значение имело разноязычие, отсутствие общего языка общения, в прямом смысле слова, между паствой и пастырем. Даже в начале XX века грузины, по свидетельствам современников, «недостаточно хорошо понимали церковно-славянское богослужение своего экзарха»[692]. На разных языках по меньшей мере в течение всей первой половины XIX века с экзархом говорили и епархиальные архиереи, большинство которых, в частности в Западной Грузии, оставались грузинами. В соответствующих фондах грузинских архивов сохранился значительный объем переписки экзарха с высшим духовенством на местах. В этих письмах каждый лист поделен на две колонки, в одну из которых вписывался грузинский текст, а напротив — его русский перевод, и наоборот[693].

Новыми были не только сан и название должности предстоятеля грузинского клира, но и его полномочия и место в церковной иерархии. Если католикос-патриарх являлся все-таки первым среди равных, то экзарх, напротив, был в первую очередь «начальником», администратором.

Учреждение Грузинского экзархата поставило вопрос и о центре новой церковной организации, духовном и административном. Прежде в духовном отношении таковым в масштабах всех грузинских земель была Мцхета вместе с лежащим в ее основании мощным преданием. Она же являлась и административным центром одноименного католикосата. Для Западной Грузии им был Кутаиси, а до утверждения османов в XVII веке в Абхазии — Бичвинта (Пицунда), объединявшая в себе функции и духовной столицы. В результате церковных преобразований первой четверти XIX века эта «полицентричность» была устранена. С одной стороны, российские власти признавали авторитет и древность Мцхета, что получило отражение в статусе и сане предстоятеля главной кафедры экзархата: экзарх Грузии одновременно именовался митрополитом Мцхетским и Карталинским. Однако централизация управления грузинским духовенством происходила не вокруг Мцхета, а вокруг административно-политической «столицы» российского Закавказья — Тифлиса. Здесь находился сам экзарх, Грузино-Имеретинская синодальная контора и именно здесь, в Успенском (Сионском) кафедральном соборе проводился обряд рукоположения епархиальных архиереев всех грузинских кафедр[694]. Кутаиси в результате процесса укрупнения кафедр стал локальным центром Имеретинской епархии. К авторитету Пицунды российские власти обратятся лишь в середине XIX века, однако уже только как центра образуемой Абхазской епархии.

Как справедливо отмечает Николас Гвоздев, с середины XVIII века централизация империи рассматривалась как часть процесса модернизации, вестернизации и создания более эффективной государственной структуры, как способ более рационального использования экономического потенциала периферии[695]. Консолидация управления имперской церковью в центре и на окраинах, одним из проявлений чего являлось укрупнение епархий, продолжалась даже несмотря на то, что новые церковно-административные единицы зачастую отличались слабой управляемостью. Тем не менее они вполне эффективно выполняли задачу по стиранию «религиозной разности», в которой представители российской церковной мысли видели вызов целостности империи.

В сумме все эти преобразования привели к изменению — на данном историческом этапе — самой парадигмы существования Грузинской православной церкви и ее отношений с обществом. Вынужденно отойдя от традиционной для себя модели «присутствия в мире», она становится частью «области кесаря»: алтарь всецело оказывается подчиненным трону. Для Грузинской православной церкви это явилось коренным переломом. Во все предыдущие периоды истории ей в большинстве случаев удавалось отстаивать свой автономный статус в государстве и оставаться одним из ключевых общественно-политических институтов.

Помимо прочего, установление контроля имперских властей над церковной собственностью способствовало разрыву многовековой связи Грузинской церкви и местной аристократии. Упразднение российскими властями категории церковных азнауров лишило церковь ее слуг и защитников[696]. В прошлое ушла так называемая «этика благорастворения», сформулированная грузинскими книжниками еще в VIII веке и предполагавшая взаимное удовлетворение потребностей церкви и светской элиты: первой — в материальных благах, второй — в приобщении к духовным, пусть и зачастую формальном. Кровопролитное восстание в Имерети и Гурии 1819–1820 годов стало самым ярким примером реакции местного социума на политику империи, направленную на разрыв традиционных связей грузинского общества и церкви.

Возможно ли в данных обстоятельствах говорить о продолжении существования Грузинской церкви как самостоятельного института? Представляется, что вряд ли. В результате реформ имперского правительства она лишилась двух основных принципов организации своей внутренней жизни — самоглавности и соборности. Грузинская церковь была полностью интегрирована в российскую систему управления православной конфессией. В целом произошла ее ассимиляция — административная в полной мере и частично культурная, без сохранения различия, в противоположность Армянской церкви, которая была скорее инкорпорирована. Антропологию части представителей грузинского клира и язык богослужения в данном случае различием считать сложно. Тем более что само краеугольное право служить Богу на родном языке в Грузии было поставлено под сомнение светскими и духовными властями империи, которые в значительной степени вытеснили грузинский язык из городских храмов и попытались ввести в церквах Грузии церковнославянское богослужение[697].

Стремление к созданию гомогенного административного и культурного пространства не исключало, однако, в отдельных случаях и установления империей различий в пределах данного пространства. Наглядным примером этого можно считать меры российского правительства в отношении церковной структуры в Западной Грузии, итогом которых стало вписывание вновь создаваемых здесь церковно-административных единиц в административные и «этнографические» границы. Не имевшую прецедента в истории Грузинской церкви попытку организации проповеди на мегрельском и сванском языках следует рассматривать в этом же контексте. Важно подчеркнуть, что империя в данном случае не фиксировала, а именно устанавливала различие, делая маркером для дифференциации то, что ранее таковым не являлось: субэтнический язык (диалект), этнографию, но прежде всего — политические соображения. Примечательно, что уже к концу первой половины XIX века рубежи тех же автономных княжеств Западной Грузии воспринимались имперской администрацией как очевидный анахронизм и вскоре были упразднены (Мегрельское княжество в 1857 году, Абхазское — в 1864 году). Однако Мегрельская и Абхазская епархии продолжили свое существование. Более того, Гурийская епархия была сначала включена в состав Имеретинской (1833), а в 1844 году снова получила статус самостоятельной кафедры[698] под тем же названием уже после того, как само Гурийское княжество было упразднено (1828). Поэтому установление различия в данном случае являлось не фиксацией существовавшего положения, а в каком-то смысле производным политики унификации.