Чит. Вы возбуждаете мое любопытство. Боюсь только, что, лишенные романизма, ваши были будут сухи и холодны.

Соч. Это будет уже моя непростительная вина, ибо никакая выдумка романиста не сравнится с романом бытия действительного, и никакой Шекспир и В. Скотт не скажут нам того, что говорит человек и что высказывает нам жизнь его.

Чит. Но — еще одно сомнение — верить ли всему, что вы расскажете нам? Ведь вы говорите: быль, а может быть, все это будет выдумка?

Соч. Помните ли вы анекдот о Суворове? Старик терпеть не мог слова: не знаю. Он сердился, бранился, называл за это немогузнайками. Все это знали и никогда не говорили ему ужасного: не знаю. Идет Суворов мимо солдата стоящего на часах, ночью или поздним вечером. Небо было ясное, тысячи звезд сверкали на голубом пространстве. Суворов остановился, поглядел на солдата и вдруг спросил: "Знаешь ли ты, сколько звезд на небе?" — "Знаю!" — бодро отвечал солдат. "Сколько же?" — "Сто пятнадцать тысяч четыреста семьдесят две". — "Врешь!" — "Извольте перечесть сами; русский солдат не врет". — Суворов отскочил, снял шляпу, низко поклонился солдату и пошел, говоря свое любимое: "Хорошо, помилуй Бог, хорошо!" Так и я говорю вам: быль; вы не верите. — За чем же стало. Поверьте меня…

Чит. Хорошо сказано, по-суворовски!

Соч. Уже и та польза будет, что кто станет поверять меня, тот должен думать, обдумывать, соображать, учиться отечественной истории, изучать Русь настоящую и прежнюю. Мне кажется, что в России заставить кого-нибудь думать и учиться — важная услуга!

Чит. Однако ж, для староверов, вам надобно бы подкрепить мнения свои каким-нибудь старым и сильным авторитетом.

Соч. Почему ж и нет? Припомним только Александра Петровича Сумарокова, действительного статского советника, ордена Св. Анны кавалера и Лейпцигского ученого собрания члена. Он говорил:

Или Михаила Матвеевича Хераскова, действительного тайного советника, члена разных ученых обществ, Московского университета куратора и кавалера разных орденов. Он говорил:

Чит. Довольно; я с вами согласен во всем, но — послушаем, что скажут другие!

Соч. Примите в заключение добрый совет: живите своим умом. Что вам любо, любите, что не любо, не любите, не дожидаясь чужого мнения. Пора, пора опровергать справедливую пословицу, что русак задним только умом крепок…

Н. Полевой

"Экая метель и вьюга: света Божьего не видно!" — сказал старик, входя в избу и отряхивая с шапки своей снег, примерзнувший хлопьями.

— Добро пожаловать, — отвечал хозяин, слезая с печи, — здесь обогреешься и отдохнешь с дороги.

Старик остановился посреди обширной избы, взглянул в передний угол, где на деревянной полочке стояли иконы и теплилась маленькая лампадка, перекрестился три раза, поклонился на все стороны и, оборотись к хозяину с поклоном, проговорил: "Здравствуй, хозяин!"

— Добро пожаловать, — повторил опять хозяин, — аль проезжие?

"Пусти ночевать, добрый человек", — продолжал старик, оттаивая руками длинную свою седую бороду.

— Рады гостям. Много ли вас?

"Пятеро".

— Куда Бог несет? Аль в Москву?

"В Москву, родимый. Хотели доплестись до Петрухиной, да такая кура — падает и мерзнет…"

— Что за дорога в эдакую метель! сгинешь ни за что! У нас про вашу милость все спасено, — говорил хозяин, стаскивая с палатей овчинный нагольный тулуп и надевая его. — А откуда Бог несет? — спросил он, зажигая длинную, сухую лучину.

"Из Ярославля. Везем рыбу в Москву. Говорят: там теперь она в цене".

— Бог цену строит; да как и не бывать ценам: чай наехало в Москву народу гибель; ведь теперь дело праздничное, да и веселье княжеское…

Так разговаривая, хозяин и приезжий пошли из избы. Сильный ветер хлынул в дверь, когда они растворили ее. Заслонив полою тулупа лучину, хозяин светил старику, говоря: "Зги не видать! Экую Бог дал погодку!" — шел к воротам.

Работник хозяина, почесываясь, брел по двору с большим ключом. "Пусти проезжих, да дай сена и овса", — сказал ему хозяин. Молчаливое исполнение было ответом".

Широкое, во все ворота, полотенце заскрипело на деревянных петлях и отворилось. Пять возов, закрытых рогожами, въехали на двор и остановились под соломенным навесом, которым огорожен был со всех сторон двор хозяина. Проводники с трудом распрягли лошадей измерзшими руками и от времени до времени бранили смиренных животных. Между тем словоохотный хозяин стоял подле приезжих и уверял их, что у него кадушка для овса новгородская, сено хорошее, луговое, и на ужин щи со свежиною, каши сколько съешь и пироги с капустою. "Доброе дело, благословенное дело! — отвечал старик. — Скажем спасибо хозяину и хозяюшке поклон положим".

— Уж эта Москва, все щепетко ходит, — ворчал длинный, сухопарый товарищ старика, — в пирогах-то, чай, хоть выспись, а в щах и неводом ничего не поймаешь, не только ложкою.

"Что, товарищ, что?" — подхватил хозяин, подходя к нему, и, видя неповоротливость лошади его, махнул полою тулупа своего, прикрикнув: "Ну, кормилица! вишь, как упарилась!"

— Да, упаришься, хозяин, — отвечал старик, свертывая веревку, служившую ему вместо вожжей, и выкидывая ее на воз.

"Хозяин! ты видно двора-то не топишь!" — заворчал опять сухощавый.

— Топлю, да не нагревается, — отвечал хозяин, смеясь.

"Да как и нагреться: смотри, какие у тебя лазеи в навесе-то, — возразил сухощавый, — бык пролезет".

В самом деле, соломенный навес, которым около плетня обнесен был кругом весь двор, во многих местах обвалился; гнилая солома едва держалась в других местах; снег веяло во двор, и груды его намело под навесом.

— Да вот все собираюсь строиться, — отвечал хозяин, — и не хочется уж поправлять старого.

"Кто кладет заплату на ветхую ризу! — усмехнувшись, прибавил старик. — Продерется, и горше старого дыра будет".

В это время вступили в разговор другие товарищи старика, до сих пор молчавшие. — "Хозяин! где же поставить лошадей? Нигде места нет!"

— Как нет? Да вот тут к колоде.

"Да смотри, какой сугроб, они околеют у твоей колоды".

— Что за сугроб? — воскликнул хозяин и пошел показать, что снег не глубок; но едва ступил туда, как ушел по колени в снег. Не теряя бодрости — настоящий русский человек — оборотился он назад и прибавил: — Ничего, лошадки пообомнут, да еще лучше поедят.

В нерешительности остановились приезжие; но старик между тем подтащил сани к хлеву и растягивал хребтуг между оглоблями, приговаривая: "Господи, благослови!"

Тут услышали шум подле закутки, где лежало сено. "Давай еще! — запальчиво говорил кто-то. — Ведь не даром у тебя берут, так и ты меряй по-христиански".

— Что, что там? Ась? — проговорил скоро хозяин и пошел к тому месту, где шумели.

"Видно, Еремку-то обмерять хочет москвич, — сказал сухощавый. — Уж нечего сказать: сенишко, что твоя осока, и то меряют, словно брагу добрую, с пеной".