Наконец я собрался с духом и должен признаться, что первая ночь на новом месте была полна невыразимой жути. Тревожиться было как будто и нечего, но сердце леденило зловещее чувство: столько крови было пролито в этом дворце, стольких его владык постигла смерть от руки убийцы! Я брел в спальню угрюмыми палатами башни Комарес — и припомнил стихи, которые пугали меня в отрочестве[63]:

Ко сну меня провожали всей семьей и расставались, словно с отважным путешественником; когда я услышал, как их шаги замирают в пустых палатах и гулких галереях, и повернул ключ в дверях, мне вспомнились истории, где героя, покинутого в зачарованном доме, осаждают привидения.

И даже мысли о прекрасной Елизавете и ее прелестницах-фрейлинах, когда-то оживлявших эти чертоги, странным образом лишь нагнетали сумрак. Вот здесь они беззаботно резвились и чаровали, вот даже и свидетельства их утонченного вкуса; но что они и где они? Прах и пепел! жилицы могил! призраки памяти!

Мною овладевал смутный и неизбывный ужас. Напрасно успокаивал я себя, что просто ввечеру наслушался лишнего о грабителях: пугало что-то иное, нелепое и потустороннее. Ожили давно забытые детские страхи, ожили и поработили мое воображение. И все стало видеться и слышаться по указке изнутри. Даже шорох ветра в листве лимонов под моим окном словно чем-то угрожал. Я выглянул в Сад Линдарахи: по сторонам аллей залегла тень, в зарослях расплывалась жуть. Я быстро прикрыл окно, но и в моей комнате творилось неладное. Вверху что-то зашелестело, из-под отставшей потолочной панели вдруг выскользнул нетопырь и наискось метнулся к моему одинокому светильнику. И когда этот летучий вестник рока чуть не полоснул меня по лицу своим бесшумным крылом, мерзкие лики с резного кедрового потолка вдруг начали строить мне рожи и корчить гримасы.

Я встряхнулся и, неловко усмехаясь своему нечаянному слабодушию, решил превозмочь его, как воистину и подобает герою в зачарованных палатах, и со светильником в руке прогулялся по дворцу. Умом я себя успокоил, как умел, но далось мне это нелегко. Нужно было пройти по пустым залам и таинственным галереям, а светильник едва-едва освещал меня самого. Я шел как бы в ореоле, стиснутый непроницаемой тьмой. Сводчатые коридоры были словно пещеры, потолки терялись в сумраке. Я припомнил речи о том, сколь опасны бандиты в этих отдаленных и заброшенных покоях. Может, какой-нибудь негодяй уже притаился там, впереди… или сзади и следит за мною из темноты? Собственная моя тень, колебавшаяся на стене, начала тревожить меня. По коридорам разносилось эхо моих шагов, я застывал и озирался. Я проходил по местам недоброй памяти. Черный сход вел в мечеть, где был подло убит Юсуф, завершитель Альгамбры. Потом я вышел на галерею, где другого мавританского властителя заколол его родственник, соперник в любви.

До меня донесся глухой ропот, как бы сдавленные голоса и лязг цепей, — должно быть, из Чертога Абенсеррахов. Я знал, что это клокочет вода в подземных трубах, но странный гул в ночи приводил на память мрачные россказни, им порожденные.

Вскоре, однако, слух мой был поражен звуками, чересчур и до ужаса явственными. Когда я шел по Посольскому Чертогу, глухие стоны и вскрики вырвались словно у меня из-под ног. Я остановился и прислушался. Они доносились как будто снаружи — нет, опять изнутри. Кто-то взвыл по-звериному, потом раздались придушенные вопли и невнятные жалобы. Час был глухой, место необычайное — впечатление разительное. У меня пропала всякая охота к прогулкам, я вернулся в свой покой куда стремительнее, чем выходил из него, и, только задвинув за собой засов, перевел дыхание. Когда же я проснулся поутру, за окном сияло солнце, исправно и весело освещая все углы, и я едва мог припомнить, что за привидения и страхи мерещились мне в ночном сумраке, даже и не верилось, что мои покои, такие пустые и прибранные, можно было населить мнимыми ужасами.

Впрочем, унылый вой и вопли мне отнюдь не пригрезились; все, однако, скоро разъяснила моя служаночка Долорес: это неистовствовал несчастный помешанный, брат ее тетки, которого на время сильных припадков запирали в подвал под Посольским Чертогом.

Прошло несколько вечеров, и мои покои совершенно преобразились. Когда я перебрался сюда, было новолуние; теперь же луна все прибывала и рассеивала ночную тьму; наконец, она в полной своей красе засверкала над башнями, заливая потоками тихого света каждый двор и каждую залу. Садик под моим окном, ранее подернутый мглою, озарился тихим светом, листы апельсинов и лимонов засеребрились, фонтан заискрился в лунных лучах, и даже чуть проступал багрянец роз.

Тогда-то я и оценил по достоинству стихотворную арабскую вязь на стенах: «Как чарует этот сад, где цветы земные не уступают красою звездам небесным! Что может сравниться с чашей того алебастрового фонтана, наполненной хрустальной влагой? Одна лишь полная луна, сияющая с безоблачных высот!»

В такие благодатные ночи я часами просиживал у окна, вдыхая ароматы сада и размышляя над превратностями судеб прежних обитателей дворца, повесть которых смутно угадывалась по узорам затейливой каменной летописи. Бывало, когда тишину оглашал далекий полночный бой часов Гранадского собора, я отправлялся побродить и блуждал по всему дворцу, но совсем не так, как в первый раз. Ни мрака, ни тайн, ни призрачных недругов, ни памяти убийств и злодеяний; всюду ясно, просторно и дивно; все пробуждает пленительные, сказочные видения: и Линдараха снова гуляет в своем палисаднике, и Львиный Дворик заполняется нарядными рыцарями мусульманской Гранады… Благословенный климат, неописуемые места! Эфирное дуновение освежает летнюю андалузскую полночь. Вас словно возвели на чистые высоты: на душе яснеет, дух бодрится, мышцы расправляются и самое существование полнит радостью. И ко всему этому еще очарование лунного света. Луна мягчит очертания, и Альгамбра будто восстает в первозданной красе. Трещины и проломы сглажены, не видно ни потеков, ни плесени: мрамор обрел изначальную белизну, длинные колоннады блистают в лунных лучах, чертоги купаются в мягком сиянии — вы проходите по завороженному дворцу арабской сказки!

И как чудесно в такой час подняться в маленький прозрачный павильон — туалетную королевы (el tocador de la Reyna), который подобно птичьему гнезду навис над долиной Дарро, и любоваться с его легкой аркады на лунные просторы! Справа высятся хребты Сьерры-Невады: они кажутся не столь скалистыми, а сказочно гладкими, и снежные вершины их сверкают, как серебряные облака в темно-синем небе. А потом перегнуться через парапет Токадора и поглядеть на Альбайсин и Гранаду, расстилающиеся внизу, словно карта: все объемлет глубокий покой, белые дворцы и монастыри спят в лунном свете, и за ними теряется вдали туманная Вега, будто царство грез.

Порою с аламеды доносится легкое щелканье кастаньет: какие-то андалузцы веселятся ночь напролет. Откуда-то слышны гитарные переборы и вкрадчивый голос: неугомонный любовник поет под окном своей избранницы.

Примерно таковы были лунные ночи, которые я провел во дворах, чертогах и на балконах этого многопамятного дворца, «питая ум сладостными фантазиями» и впитывая ту смесь чувств и мечтаний, которая заменяет жизнь южанам; я шел в постель едва ль не поутру, и меня баюкало журчание фонтана в палисаднике Линдарахи.

А вот и чудное, ясное утро: солнце еще не в силах прогнать ночную свежесть. Как прекрасно таким утром взойти на башню Комарес и с высоты птичьего полета обозреть Гранаду и ее окрестности!

Так пойдемте же, любезный читатель и друг, следуйте за мною сюда, в эту переднюю, столь пышно орнаментированную: она ведет в Посольский Чертог. Мы, однако, в чертог не пойдем, а свернем в эту дверцу, видите, в стене. Осторожнее: крутая винтовая лестница и скудное освещение; по этой самой узкой, темной и витой лесенке гордые повелители Гранады и их супруги нередко поднимались к бойницам, чтоб посмотреть на вторгшееся войско или с тревожным сердцем следить за битвой в долине.