Так Дніпро крутоберегий

І надія, брате,

Не дають мені в неволі

О смерті благати. ^{581}

Иногда так мне тоска сердце сдавит, что (не стыдясь сказать) даже заплачу.

Ежели б обо всем том рассказать, что я терплю теперь по любви и милости милосердного бога, то и за неделю не рассказал бы. Ну его! Пусть это снится тому, кто людям добра не хочет.

Поклонитесь хорошенько от меня Дзюбину ^{582}, как увидите. Добряга человек. Напомните ему об Излере и расстегаях, об Адольфинке и прочих чудесах. Скажите, что я его частенько вспоминаю, [П. А.] Плетнев должен меня знать ^{583}, только напомните ему П. Бориспольца; да еще, будьте добры, повидайтесь с Чернышовым ^{584}, он теперь уже в Петербурге (спросите в Академии Художеств, где он живет), а как увидетесь, то спросите его, пораздавал ли он мои письма, посланные мною через него, и что ему сказали, получив эти письма, да попросите его от моего имени, чтобы он всемерно надоедал моею просьбой Карлу Павловичу, а с Дубельтом чтобы как можно скорей повидался. Как увидитесь с В. И. Далем, то, поклонившись ему от меня, попросите, чтобы он умолил В. Перовского ^{585}освободить меня хотя бы из казарм (то есть выпросил мне позволение рисовать). Даль человек добрый, умный и влиятельный, он хорошо знает, как мы тут мучимся, и тяжкий грех будет ему, если он не захочет замолвить за меня хотя бы одно слово.

Докучаю я вам, добрый мой земляче! Да что же мне делать? Если б мне только рисовать было можно, я и не печалился бы, ходил бы себе в серой шинели, пока не дошел до могилы, да все б хвалил бога, а теперь!.. Ой, горенько! И произнести не хочется!..

Напишите мне, когда будет время, хоть малюсенькое письмецо, пусть хоть немного я поплачу добрыми слезами.

Будьте добры, разузнайте хорошенько, где теперь живет Василий Андреевич Жуковский (он прежде жил в Дюссельдорфе на Рейне, а теперь не знаю), и пришлите мне его адрес, а если напечатана его «Одиссея», то и ее пришлите. Прочитав, я отдам вам или Федору Матвеевичу, ведь, ей-богу, кроме библии, нет у меня ни одной книги.

Да уж раз отца по лбу ударить или два — все едино, хотя оно малость и неловко просить как нищему, да что же делать, если негде взять, — пришлите ради поэзии святой Лермонтова ^{586}хоть один том, великую, превеликую радость пришлете с ним вашему благодарному и бесталанному земляку.

Т. Ш.

Кажется, вы знакомы с Василем Езучевским ^{587}. Если он вернулся из дому, то, увидясь, хорошенько выругайте его от моего имени за его искренность и доброту и Галузу, свояка его, — добрые и искренние люди, чтобы ты знал, земляче!

Не удивляйтесь, бога ради, что на таком клочке пишу вам, ведь в этом божьем краю бумага почтовая вызывает удивление.

1848

34. А. И. Лизогубу

— 1 февраля* ^{588}

Крепость Орская, 1848, февраля. 1-го.

Всяк друг речет: содружихся ему и аз: но есть именем точию друг.Вот так теперь и со мною сталось. Бывало, в собаку кинешь — попадешь в друга, а как пришлось туго, святой их знает, куда они подевались! Может, умерли, сохрани боже! Нет, здравствуют: только отреклись от бесталанного своего друга. Бог им прости. Если б они знали, что едино слово доброе теперь для меня паче всякой радости. Да что ж, недогадливы!

С превеликою радостью и благодарностью получил я письмо ваше, уже второе ^{589}, написанное 31 декабря.

Бог вас вознаградит за вашу искренность и за вашу доброту. Беда пришла ко мне, и не одна, а все беды посыпались на мою голову; первое — тоска и безнадежность сжимают сердце, а второе — болею с того дня, как привезли меня в этот край; ревматизм, цынгу перенес, слава богу, а теперь зубы и глаза так болят, что не знаю, куда деться. И не странно ли, скажете: после того, как принесли ваше письмо, мне настолько легче стало, что на третий день смог написать это письмо вам. Простите только, что коротенькое, во-первых, боюсь глаза натрудить, во-вторых, сказать правду, и бумаги нехватка и купить негде, понятно — степь. Посылая обещанное, пришлите, будьте добры, и бумаги почтовой и бристольской, ежели найдете в Одессе. Простите, бога ради, что я так привередничаю. За деньги спасибо вам, единый мой друже, у меня еще осталось немного, а как будет у меня все снаряжение живописца, может, и заработаю, а ежели пошлют весною в степь, в Раим[8] ^{590}, есть такой слух, тогда уж буду просить и, может, бог даст, тут останусь. Еще, не найдете ли в Одессе сочинений Лермонтова и Кольцова, пришлите поэзии святой ради. А если будете писать, пишите на мое имя прямо в крепость Орскую, потому что я второе письмо ваше получил уже из третьих рук, хотя и из хороших рук, а все-таки из третьих.

Прочел я вторично уже о скорби вашей, о вашей Лизе, — что поделаешь, коли этого бог хочет. Давид хорошо сказал: кто возглаголет силы господни; слышаны сотворит вся хвалы его;конечно, нельзя и без того, чтобы иногда и слезам не дать воли, ведь кто не скорбит, не плачет, тот никогда и не радуется. Ну его — такого! Будем плакать и радоваться, и за все это хвалить милосердного бога.

1 февраля. Как раз на этом слове открылась дверь и почтальон подал мне третье письмо ваше, написанное 7 января. Не знаю, обрадовался бы я отцу или матери так, как вашему искреннему слову. Да воздаст вам господь и дому вашему, что посетили есте новольника и тяжкую его скорбь развлекли. Будете писать Варваре Николаевне, от меня ей низенько поклонитесь и напишите, чтоб хоть одно слово написала, только не в Оренбург, а прямо в крепость Орскую. Если есть у вас «Свяченая вода» ^{591}, перепишите и пришлите, потому что та, которую вы мне передали, утрачена. А если Татьяне Ивановне будете писать, так ей и Федору Иваненку от меня хорошенько поклонитесь ^{592}. Никому на свете я теперь так не завидую, как художниками Глафире Ивановне, а может, уже она оставила, упаси боже, живопись!

Бога для, пришлите все нужное художнику и бумаги. — Что у вас делается в Седневе? Что поделывает Илья Иванович, поклонитесь ему от меня, — за Надежду Дмитриевну и вас и весь дом ваш молюся господу милосердному и умоляю его, чтобы вы не забыли

Т. Шевченка.

35. А. И. Лизогубу

— 7 марта* ^{593}

7-го марта 1848, крепость Орская.

Не знаю, обрадовался ли бы так малый ненакормленный ребенок, увидев мать свою, как я вчерга, получив подарок твой искренний, мой единый друже, так обрадовался, что еще и до сих пор не успокоюсь, целехонькую ночь не спал, рассматривал, смотрел, разглядывал со всех сторон по три раза, целуя каждую красочку. И как ее не целовать, не видев год целый. Боже мой! Боже мой! Какой тяжелый и длинный год! Но ничего. Бог помог, прошел-таки. Я, взяв в руки сундучок, глянул и словно перелетел в мастерскую, в Седиев. Помните ли, как вы мне ее в прошлом году показывали недостроенную? Еще и советовались со мною, как бы ее пооригинальней устроить; думал ли я, что через год этот самый сундучок развеселит меня, точно мать ребенка, в трудный для меня час! Благий и дивный еси, господи!

Сегодня воскресенье, на муштру — не поведут. Целехонький день буду смотреть на твой подарок искренний, мой единый друже, смотреть и молиться, чтобы бог послал на долгие дни тебе такую же радость, как послал мне через тебя. Пересчитал, пересмотрел все, все до крошечки цело. И Шекспир, и бумага, и краски, и перочинный ножик, и карандаш, и кисти — все целехонько. Не траться на альбом, друже мой! Будет с меня и этого покамест.

Недавно из Яготина пришло письмо мне. Спасибо ей, доброй Варваре Николаевне, которая не забывает меня, хочет, если сама достанет, прислать мне книг. Ежели пришлет, тогда я и тяжелого похода, и Аральского моря, и безлюдной степи киргизской не испугаюсь.

Одна лишь печаль грызет мое сердце — загонят в степь, так не придется ни от кого письма получить, ни самому послать, ведь туда почта не доходит, вот мое горенько! А может, доведется год-два наблюдать никудышное это море.