В доме этой-то чужеземной матери — говорит историк фараонов — молодой наследник Аменхотепа III, любимый отцом, хотя уже тогда ненавидимый жрецами, как плод незаконного брака, воспринял учение о едином световом боге и, проникнувшись этим учением в юности, сделался горячим его приверженцем, когда достиг возмужалости. Хунатен, сделавшись владыкой Египта, приказал на всех памятниках фараонов, с помощью резца и молота, истребить, изгладить, выбить совсем имена бога Аммона и его супруги, богини Мут. Жрецы, а за ними и народ открыто восстали против царя-святотатца. Тогда Хунатен бросил столицу праотцев и основал новую резиденцию вдали от Фив и Мемфиса, на восточной стороне Нила, и назвал ее своим именем — «город Хунатен» (то же сделал впоследствии, почти через 4000 лет, далеко от Египта, почти на крайнем севере, другой великий царь, бросив старую столицу с ее старыми жрецами и основав вдали от нее город своего имени). Скульпторы-художники, каменщики, простые рабочие были согнаны со всего Египта, чтобы с величайшею поспешностью строить новый храм, по начертанному самим Хунатеном плану, и огневые жертвенники в честь бога-солнца, храм, совершенно непохожий на древние египетские храмы. Сановники же — «носители опахала» — и гордые жрецы должны были надзирать за ломкою камня в горах и нагрузкою его на суда. Это ли не унижение, это ли не насмешка над вековечными преданиями Египта.

Вот имя этого-то Хунатена и стало страшилищем во все последующие века истории земли фараонов. Его-то и упомянула теперь Тиа, воскликнув: «О, Хунатен, Хунатен!»

IV. У БОГИНИ СОХЕТ

На другой день Рамзес III с отборным войском выступил в поход против царей Либу, как называлась тогда Ливия, — против Цамара и Цаутмара. Похода этого давно ожидали в Фивах, и войска выступили по первому же слову нового фараона.

Рамзес выступил из своей столицы северными воротами, окруженный военачальниками. Рядом с ним на таких же золоченых, как и у отца, колесницах ехали его два сына и три дочери в военных доспехах. С ними же была и светлокаштановая хеттеянка Изида, облеченная в панцирь и шлем. Ручной лев — Смам-Хефту — выступал у левого колеса колесницы фараона. Дикая музыка труб и барабанов потрясала воздух.

Когда последние звуки боевой музыки смолкли в отдалении, у пилонов храма богини Сохет показалась знакомая нам стройная фигура Бокакамона.

— А! Сама богиня посылает мне навстречу своего служителя, — воскликнул он, увидев показавшегося в воротах храма жреца.

— А! — в свою очередь воскликнул старый тучный служитель богини Сохет. — Страж тайных наслаждений фараона! Добро пожаловать — богиня ждет тебя. О себе пришел просить или о вверенных тебе сокровищах, которые и, не похищая, можно похитить у их владыки? — спросил жрец с лукавой улыбкой.

— Не о себе, а обо всей земле египетской, — отвечал Бокакамон.

Жрец сделал большие глаза. Плутоватое лицо его продолжало улыбаться.

— Обо всей египетской земле! — притворно удивился он. — Разве ты думаешь, что ее, как и твоих красавиц, не похищая, могут похитить презренные цари Цамар и Цаутмар?

— Нет, хуже того… Ее может похитить тот, кто ею владеет, — загадочно отвечал Бокакамон.

— Как! У себя самого похитить!

— Не у самого себя, а у других.

— Великая богиня Сохет, мать богов! — патетически воскликнул жрец. — Вразуми слугу твоего. Я ничего не понимаю: то, чем я владею, я похищаю у себя — не понимаю!

— Похитить у вас, — почти шепотом сказал Бокакамон.

— У нас! У жрецов богини Сохет?

— И у вас, и у богини Сохет, и у всех богов египетских.

— Как это так? — развел руками жрец. — Мы поменялись ролями? Прежде боги нашими устами вещали смертным свою волю, а теперь оракул Аммона и богини Сохет, кажется, переселился в храм тайных наслаждений фараона?

— Да, я пришел к тебе от царицы, — еще тише сказал Бокакамон.

— От которой? — с прежней иронией спросил жрец.

— У нас одна царица, — отвечал Бокакамон.

— И у нас одна, — по-прежнему загадочно говорил жрец, — только, может быть, у вашей не то имя, что у нашей.

— Имя нашей — царица Тиа.

— Гм… Послушай, друг Бокакамон (жрец понизил голос), у меня есть две пары сандалий; одна пара — вот эта, что ты видишь у меня на ногах; другая пара с протертыми подошвами валяется под моим ложем, в пыли, в забвении, и, когда я говорю своему рабу: «Подай мои сандалии», раб подает мне вот эти… Понимаешь?…

— Понимаю, — начал догадываться Бокакамон.

— Так войдем лучше в мою келью, — сказал жрец, взяв Бокакамона за руку, — а то здесь неудобно говорить о сандалиях…

Они прошли во внутренний двор, где на гранитном пьедестале покоилось сидящее изображение богини Сохет — женщина с головою льва, украшенная солнечным диском. И жрец, и Бокакамон преклонились перед статуей богини.

— Великая мать богов все мне поведала, — таинственно сказал жрец.

Они вошли в келью жреца. Это была обширная комната, в которую свет проникал сквозь отверстия в потолке, затянутые прозрачным, как стекло, сплавом из белого финикийского песка, в виде дани получаемого ежегодно от царей Цаги (часть прибрежной Финикии). На столиках из гранита и на пьедесталах стояли золотые и серебряные изображения богов, сковородки для курений в храме, жертвенные блюда и систры — род металлических трещоток, употреблявшихся при богослужениях.

— Я знаю больше, чем «та», которая прислала тебя ко мне, — сказал жрец, усаживая своего гостя. — Великая богиня все мне открыла… Тот, кто хочет похитить у нас Египет, идет оттуда, с той стороны света, где встает Горус. Он забыл благодеяния Египта и его богов. Когда, по исходе из нашей священной земли, он сорок лет скитался в пустыне, оставленный нашими богами, то отчаяние заставило его вспомнить о них, вспомнить о священном Алисе. Но в их стадах Апис не появлялся, — и тогда они сделали себе золотого Алиса и поклонялись ему. А теперь, вероятно, и его забыли, своего бога нашли, какого-то «единого».

Жрец говорил порывисто, страстно. Куда девалась его скептическая улыбка! Старое лицо оживилось, глаза блестели.

— Они называют себя единственным «народом божьим» и забывают, как их поражали фараоны, — продолжал жрец. — А теперь они подослали нам красивого хамелеона, который ослепил очи «того», кого я не хочу называть по имени. И этот хамелеон уже превратился в ихневмона, который хочет пожрать яйца великого нильского крокодила. Но великая Сохет не допустит до этого, не допустит! Это говорит ее устами ее верховный жрец Ири!

Бокакамон был поражен. Он не ожидал такой страстности от ожиревшего, по-видимому, жреца. В последние годы он видел Ири только при богослужениях и торжественных процессиях, когда лица жрецов бывают непроницаемы и бесстрастны, как лица сфинксов.

— Ты знаешь Пенхи, бывшего смотрителя стад фараона? — спросил он, когда жрец умолк.

— Я ли не знаю его! — с прежней страстностью воскликнул Ири. — А ты знаешь его внучку, маленькую Хену?

— Слышал о ней… Говорят, что она удостоилась получить из очей великого бога Аписа божественный огонь?

— Да, получила, — отвечал жрец. — Но этого мало.

— Как мало, святой отец! — удивился Бокакамон.

— Это еще не все, что нужно для дела… Что нам нужно?

— Спасти Египет от врага.

— А кто его враг?

— Ты сам знаешь, святой отец, — уклончиво отвечал старый царедворец. — Имени «его» я не назову.

— Имя «его» — нильский крокодил, живущий на суше, я уже назвал «его».

— Так что нам нужно, чтобы… сделать «его» зубы безвредными?

— Нам нужна та девочка — Хену.

— Но она наша: у ее Деда Пенхи и у Бокакамона — одно сердце, и в том сердце сидит скорпион.

— Крокодил! — поправил его жрец.

Бокакамон вздрогнул. Неужели этот страшный служитель Сохет слышал его разговор с царицей Тиа? Или эту тайну сообщила ему сама богиня? Ведь вчера Бокакамон прямо сказал жене фараона, что у Пенхи в сердце крокодил.

Хитрый жрец заметил смущение своего собеседника.