Характерно, что он поддерживал дружеские отношения с бароном М. Ф. Таубе. Они обменивались хвалебными рецензиями[301] и вместе участвовали в работе упомянутого съезда. Некрасов называет Таубе учеником Бугаева[302]. Нам неизвестно, в самом ли деле тот был его учеником или же речь идет о близости их взглядов. Во всяком случае, Таубе написал книгу «Московская философско-математическая школа, основанная проф. Бугаевым, и славянофильство Хомякова» (Харьков, 1908). Он пытался вернуться к славянофильству, вооружившись математикой, и заполнял страницы своих сочинений загадочными схемами и таблицами. В предисловии к «Теории вероятностей» Некрасов ссылается на Таубе едва ли не чаще, чем на кого бы то ни было другого. Тем не менее в истории математики имя Таубе не сохранилось. Зато он запомнился как один из активнейших деятелей Союза русского народа и автор стихотворения «Черносотенец».

Учитывая все сказанное, мы должны рассматривать второе издание «Теории вероятностей» как реакцию на события 1911 года. Главная задача книги состояла в том, чтобы служить оружием против наступающих «темных сил».

Просматривая работы Некрасова, а также его единомышленника В. Г. Алексеева, другого члена Московского математического общества, работавшего в начале века в Юрьеве, мы находим непривычные для нас представления о математике как идеологической дисциплине.

Книга Алексеева «Гербарт, Штрюмпель и их педагогические системы» (1907) открывается эпиграфом из Гербарта: «Действительной завершительницей воспитания служит философия, но предотвратить опасности философии есть обязанность математики»[303]. В политическом контексте, близком к 1905 году, эти слова воспринимались как рецепт борьбы со смутой. Математика оказывалась на службе у охранительной идеологии. Этот вопрос требует специального исторического исследования. Здесь достаточно заметить, что Некрасов именно поэтому стремился ввести курс теории вероятностей в программу средней школы[304]. Математика, и в частности теория вероятностей, должна была оградить учеников от вредного материализма (математика приближала к божественной мудрости); она воспитывала законопослушных граждан (математические правила служили примером божественных законов, которые были прообразом для государственных законов). Сравнение Бугаева со славянофилами (для которого можно было найти основание в националистических настроениях Бугаева) едва ли не наводило на мысль, что математика способна воспитывать русских патриотов.

После всего сказанного мы лучше понимаем, что стояло за превращением математика Бугаева в консервативного сенатора Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Одна из составляющих этого образа — пародия на политические теории «школы» Бугаева, упомянутой Каганом. Ее самым активным идеологом был Некрасов. Белый в романе «Московский чудак» и в воспоминаниях говорит о скептическом отношении своего отца к Некрасову. Последний был, помимо прочего, очевидный карьерист, что редко внушает симпатию. Однако вряд ли Белый, с его напряженным интересом к отцу, не заглядывал в книги Некрасова, который часто о нем писал. Стиль мечтаний сенатора до некоторой степени похож на стиль Некрасова[305]. Пифагорейство, которое тот попытался оживить, отталкиваясь от интересов Бугаева (в том числе и от интереса к Пифагору), включало в себя теорию «истинно рационального государства», государства «гармонического типа». Едва ли, называя своего героя «Аполлоном», Белый не помнил о том, что тот был главным богом пифагорейцев[306]. Сочетание «Аполлона» с «Аблеуховым», вызывавшим в начале 1910-х годов в памяти фамилию одного из вождей союза Михаила Архангела[307], кратко описывало — разумеется, этим значение имени сенатора не исчерпывалось — идеологию московских математиков: черносотенное пифагорейство.

В романе, где центральное значение имеет тема провокации, геометрические размышления сенатора приобретают двойной смысл. Во-первых, это пародия на московских пифагорейцев. Во-вторых, — деталь, напоминающая о подлинной природе сенатора, который является Николаю Аполлоновичу во сне в образе старого туранца, врага арийского мира. Перед нами консерватор, истинная задача которого состоит в разрушении государства.

Пифагорейский союз служил одной из главных моделей для масонства. Именно поэтому рассуждения о гармонии стали общим местом масонских сочинений. С этим же тесно связано значение геометрии, и отчасти Египта, в масонской символике. Белый едва ли не потому наделил своего героя именем бога пифагорейцев, «гармонической простотой» вкусов[308], страстью к геометрии и сходством с египтянином[309], что все эти атрибуты, напоминая о московских математиках с их консервативными политическими теориями, принадлежали также к опаснейшим разрушителям, которых Белый продолжал бояться до конца жизни. Любовь сенатора к геометрии обнаруживала в нем (намекая и на московских математиков) единомышленника масонов.

Тема, к которой привел в данном случае комментарий к «Петербургу», выходит за рамки исследований творчества Белого. Идеологию «московской философско-математической школы» необходимо детально описать: и как странную часть интеллектуальной истории начала XX века, и как идиосинкратическую вариацию идеи универсальной математики, неожиданно ожившей в рамках русской охранительной идеологии.

Demidov S. S., Ford Ch. E. On the Road to a Unified World View: Priest Pavel Florensky — Theologian, Philosopher and Scientist // Koetsier Т., Bergmans L. (eds.). Mathematics and the Divine: A Historical Study. Amsterdam etc.: Elsevier, 2005. P. 595–612.

Graham L. R., Kantor J.-M. Naming Infinity: a true story of religious mysticism and mathematical creativity. Cambridge (Mass.): Belknap Press of Harvard University Press, 2009.

Hagemeister M. Pavel Florenskij und der Ritualmordvorwurf // Appendix. Materialien zu Pavel Florenskij. hrsgb. von M. Hagemeister und T. Metelka Berlin und Zepernick: Kontexteverlag, 2001. S. 59–74.

Poliakov L. Histoire de l'antisémitisme. 2. L'âge de la science. P.: Calmann-Lévy, 1991.

Swerdlov N. M. Montucla's Legacy: the history of the exact sciences // Journal of the History of Ideas. Vol. 54. № 2. 1993. P. 299–328.

Андрей Белый. На рубеже двух столетий. М.: Художественная литература, 1989.

Андрей Белый. Петербург. СПб.: Наука, 2004.

Андрей Белый и Иванов-Разумник. Переписка / Публ., вступ. ст. и коммент. А. В. Лаврова и Дж. Малмстада. СПб.: Atheneum — Феникс, 1998.

Бугаев Н. В. Математика и научно-философское миросозерцание. М., 1898.

Бугаев Н. В. Математика как орудие научное и педагогическое. М., 1869.

«Дело академика Н. Н. Лузина». СПб., 1999.

Демидов С. С., Тихомиров В. М., Токарева Т. А. История Московского математического общества: http://mms.math-net.ru/history.php.

Демидов С. С., Токарева Т. А. Московское математическое общество: фрагменты истории // Историко-математические исследования. 2-я серия. М., 2003. Вып. 8 (43). С. 27–49.

Каган В. Бугаев // Большая советская энциклопедия / Гл. ред. О. Ю. Шмидт. Т. 7: Больница — Буковина. М.: Акц. о-во «Советская энциклопедия», 1927. С. 770.