В конце 20-х годов слова Кагана о реакционных взглядах «школы» Бугаева могли вызывать в памяти некоторые подкреплявшие их факты. Среди них — связь «школы» с великим князем. Не исключено, что презрительный отзыв отца о великом князе в мемуарах Белого должен был создать впечатление, что эти факты вымышлены[270].

В цитированной выше статье В. Каган называет П. А. Некрасова (1853–1924) «самым активным учеником» Бугаева[271]. Именно он сменил Бугаева на посту президента Московского математического общества (1903–1905). По утверждению историков, Некрасов был крупным математиком[272]. Кроме того, он был видным чиновником: с 1893 по 1898 год занимал пост ректора Московского университета, с 1898 по 1905-й — попечителя Московского учебного округа, затем был переведен в Петербург, в Министерство народного просвещения. Все это заставляет отнестись к его теориям с большим вниманием. Они не вызывали бы такого удивления, если бы их автором был «естественный мыслитель» в духе Хармса, безвестный теоретик, чьи странные идеи развиваются вне какой бы то ни было практической деятельности и без особых последствий. В данном случае мы имеем дело с чиновником, обладавшим известным влиянием. Даже если ему не удавалось достичь своих целей, предпринимавшиеся попытки сопровождались потоками печатной продукции (иногда под грифом приложений к циркулярам по Московскому учебному округу)[273].

Некрасов подхватил интерес Бугаева к универсальной математике. Однако то, что у Бугаева было лишь намечено (и потому не бросалось в глаза как нечто противоречащее здравому смыслу), Некрасов развивает, доводя до абсурда. Монтюкла в «Истории математики» упоминает о тех, кто «в своем прославлении пользы [математики] дошел до смешного». Первый пример тому «подали пифагорейцы, находившие повсюду сходства [allusions] с [геометрическими] фигурами и числами; однако некоторые современные авторы придали этим пустым бредням такое значение [tellement enchéri ces visions creuses], что нет ни одного пифагорейца, который не уступил бы им»[274].

О Некрасове можно сказать почти то же самое, и с тем большим основанием, что он, по-видимому, сознательно ориентировался на пифагорейскую традицию (или на свое представление о ней). Став после смерти Бугаева президентом Московского математического общества, он опубликовал книгу «Московская философско-математическая школа и ее основатели» (1904). Это своего рода манифест Московского математического общества. Его неофициальное переименование («философско-математическая школа»), а также частое использование другого названия — «союз» сопровождаются отсылками к древней науке и Пифагору. Едва ли «союз» возникает здесь без связи с пифагорейским союзом (тем более что Бугаева Некрасов иногда называет в одном ряду с Пифагором)[275]. Московские математики должны возродить «древние принципы точного познания», заложенные пифагорейцами[276].

Аналогия московских математиков и пифагорейцев не была, на наш взгляд, поверхностной и опиравшейся на отдельные незначительные сходства (например, занятия Бугаева теорией чисел). Она понималась глубже и последовательнее, чем может показаться, если не заглянуть в литературу о пифагорействе, известную во времена Некрасова.

Вкратце представления о пифагорействе сводились к следующим (мы выделим то, что имело значение для Некрасова): 1). Пифагор был убежден в том, что «все есть число»[277]; 2). он считал математику необходимой основой философии и всех наук, что нашло отражение в программе его школы (заметим, что и «школа» в новом названии Московского математического общества также могла связываться в сознании Некрасова с пифагорейством); 3). теология для пифагорейцев была одной из главных областей приложения математики; 4). у пифагорейцев было политическое учение, опиравшееся на математику; 5). пифагорейцы активно участвовали в политике; будучи консерваторами, они боролись против демократии; 6). философия пифагорейцев была глубоко национальной[278].

Книга «Московская философско-математическая школа и ее основатели» представляет собой программное выступление, где формулируются задачи математического общества. Она поражает своей путаностью и фантастичностью. Мы находим здесь, помимо математики, рассуждения на темы социологии, богословия, педагогики, философии. Одна из идей, позволявших с такой легкостью браться за такое обилие предметов, была, как кажется, именно идея о возрождении пифагорейства в рамках Московского математического общества. Московские математики убеждены в том, что «все есть число»[279]; вслед за Бугаевым они заняты философией — отсюда название книги и множество страниц, так или иначе связанных с философией. Богословие — одна из областей, которая живо интересует Некрасова[280]. Значительное место отведено политической теории[281]. Некрасов рассуждает об «истинно-рациональном государстве»[282], представляющем собой вариацию платоновского государства (также восходящего к пифагорейцам). В отличие от Платона, Некрасов как русский консерватор — монархист, так что во главе его государства — не философы, но монарх, опирающийся на власть «точного положительного политического познания»[283], которая, как следует из контекста, находится в руках математиков или математически образованных философов. Эта власть является «органом познания политических вещей посредством чистого политического сознания (политического созерцания). […] Она есть созерцающий и научно оценивающий „глаз“ Государя…»[284] Именно она помогает созданию «гармоничного государства».

О «гармонии» Некрасов говорит до навязчивости часто — скорее всего, в рамках сознательного продолжения пифагорейской традиции, для которой «мировая гармония» играла важную роль.

О непосредственном участии Некрасова в политической жизни мы скажем ниже. Здесь лишь заметим, что в книге «Московская философско-математическая школа и ее основатели» позиция автора недвусмысленно выражена уже в одобрительных ссылках на правые монархические издания («Новое время», «Мирный труд»). Открывает книгу (которая выросла из речи памяти математика и посвящена математическому обществу) патриотическое вступление, отсылающее к Русско-японской войне: «В то время, как вся Россия возбуждена событиями грозной войны и войска наши проливают свою драгоценную кровь, защищая на поле брани честь и достояние свой родины, — в это поглощенное интересами войны время Московскому Математическому Обществу пришлось созвать почитателей скончавшегося в мае Николая Васильевича Бугаева, чтобы почтить его как героя мира и мирного труда»[285].

Таким образом, перед нами не просто манифест математического общества, в котором речь идет о необходимости возродить традицию универсальной математики. Некрасов как президент и идеолог математического общества подчеркивает активность общественной позиции, занятой московскими математиками. По-видимому, это лишний раз указывало на то, что перед нами — возрождение универсальной математики в пифагорейском духе: Некрасов проявляет истинный патриотизм, приличествующий настоящему пифагорейцу.