У Набокова же в главе V: «…и опять через двести лет самолюбивый неудачник отведет душу на мечтающих о довольстве простаках» (с. 402). Построенная на каламбуре тема «задача-задание-задачник-дачник-неудачник» развивается на протяжении всего повествования в «Даре». Только один пример: когда Ракеев приезжает арестовывать Чернышевского, они «беседовали — все ради приличия — о преимуществах Павловска перед другими дачными местностями» (с. 301).

Надо отметить, что стихотворение В. Ходасевича «Дачное» (1923) является одним из текстов, к которому строится аллюзия в романе Набокова — описание купальщиков в лесу: «…он с отвращением видел измятые, выкрученные, искривленные норд-остом жизни голые и полураздетые […] тела купальщиков» (с. 376).

У Ходасевича:

Та же сцена отсылает к стихотворению Н. Заболоцкого «Купальщики»:

Эротический примитивизм изображения придает картине гротескный смысл, который переносится в набоковский текст и там обретает философский масштаб и глубину, благодаря еще одной аллюзии этой сцены на этот раз на живопись, на центральную часть триптиха И. Босха «Сад наслаждений». Скрытую цитатность полотна в романе показывают набор деталей, образы, композиция и, наконец, само название картины:

В романе имеется несколько аллюзий на работы Анри Руссо, художника, оказавшего заметное влияние на русский литературный авангард. В частности, цитирование его картины «Футболисты» (Joueurs de football, 1908) обнаруживается в уже упомянутом выше «Футболисте» художника Романова. Аллюзией на картину Руссо «Повозка дядюшки Жюнье» (La carriole du Père Junier, 1908) является рассказ Васильева из главы I романа о воскресной загородной прогулке берлинского купца со своим приятелем-слесарем: «на большой, крепкой, кровью почти не пахнувшей, телеге, взятой напрокат у соседа-мясника: в плюшевых креслах, на нее поставленных, сидели две толстых горничных и двое малых детей купца […] купец с приятелем дули пиво и гнали лошадей, погода стояла чудная, так что на радостях они нарочно наехали на ловко затравленного велосипедиста, сильно избили его в канаве, искромсали его папку (он был художник) и покатили дальше очень веселые…» (с. 59–60).

Статично изображенная телега, на которой сидит семья соседа-бакалейщика у Руссо, приходит в движение в набоковском тексте; «перевод» полотна в литературу придает ему пародийный характер, который, пожалуй, более правдоподобно отражает взаимоотношения искусства и торговли: художник, на картине сидящий рядом с купцом в телеге, оказывается в романе этим же купцом избитым. Пародийным цитированием полотна Руссо «Ребенок с куклой» (L’enfant à la poupée, 1908) является в «Даре» одна из картин художника Романова «портрет графини д’Икс: абсолютно голая графиня, с отпечатками корсета на животе, стояла, держа на руках себя же самое, уменьшенную втрое…» (с. 68). Ребенок на картине Руссо, с мужскими чертами лица в детском платье, держит в руках фигурку самого себя, взрослого. Графиня д’Икс у Романова воспринимается как возмужавший персонаж Руссо.

В главе V романа описание леса, «образ которого» Годунов «собственными средствами поднимал» до «первобытного рая», девственных джунглей, в которых чувствовал себя «атлетом, тарзаном, адамом» (с. 373), также является аллюзией на картины Руссо, в первую очередь, на его «Экзотический пейзаж» (Paysage exotique, 1910); образ же загорающей в этом лесу немецкой школьницы — «…рядом с школьным портфелем […] лежала одинокая нимфа, раскинув обнаженные до пахов, замшево-нежные ноги, заломив руки, показывая солнцу блестящие мышки» (с. 376) — цитирует одну из последних работ художника «Сон» (Rêve, 1910). Сходство обстановки, персонажа, позы обеспечивает сближение полотна и текста, при этом текст является пародийным воспроизведением живописного оригинала[289].

Использование аллюзии как приема «эротизации» повествования часто подчинено у Набокова пародийной задаче. Например, многократно воспроизводится в романе образ звезд: как традиционный образ поэтического арсенала — «том томных стихотворений» «Зори и Звезды» князя Волховского (с. 167); в стихах самого Годунова: «…а улица кончается в Китае, а та звезда над Волгою висит» (с. 198–199); как символ высшего космического разума и морали: «…помните, как Гете говаривал, показывая тростью на звездное небо: „Вот моя совесть!“» (с. 200); неспособность видеть звезды декларируется как невозможность постижения мировой красоты: «Он видел лишь четыре из семи звезд Большой Медведицы» (о Чернышевском, с. 241). Этот образ — аллюзия на стихотворение В. Ходасевича «Звезды» (1925) из цикла «Европейская ночь», опубликованного в «Сборнике стихов» в 1929 году: