То молилась старая Кипра о ниспослании дождя. Осаждавшие стали пускать в нее стрелы, но она продолжала воздевать руки к небу.

Вдруг сверкнула ослепительная молния, и страшный удар грома потряс землю. Вслед за тем крупные, тяжелые, как свинец, капли дождя стали гулко ударяться о стены цитадели, о раскаленные камни, о косматые колючки кактусов.

— О, Иегова! — послышался радостный стон со стены.

Внутри крепости также раздались радостные крики.

Дождь превратился в ливень, могучий как ураган пустыни. Мертвое море, моавитские скалы, стан осаждающих, небо и земля — все исчезло в потоках воды, хлынувших с неба, которое, казалось, на облаках своих носило целые океаны.

— Небеса поведают славу Божию! — восторженно говорила старая Кипра, спускаясь со стены цитадели и повторяя один из псалмов Давида. С нее вода стекала ручьями.

Цистерны, за несколько минут сухие, скоро наполнились до краев. Вода лилась ручьями, и скоро в Мертвое море с ревом и грохотом понеслись бурные потоки. Аристовул и маленький Акиба, промокшие до нитки, отхватывали на крепостной площадке какой-то отчаянный танец с игривым припевом. Мариамма, распустив свои золотистые косы, обдаваемые ливнем, постоянно ими встряхивала и заливалась веселым смехом.

Вдруг какой-то небольшой предмет упал к ее ногам. Она подняла его. То был изящный кожаный с золотым тиснением амулет, какие носили на груди богатые арабы. Открыв его, Мариамма нашла в нем миниатюрный сверток папируса, на котором было написано: «Радуйся, несравненная Саломея! Твой брат, царь Ирод, с сильным войском идет от Иоппии к Масаде. Сын Петры».

— Опять этот сын Петры! Противный араб! — топнула ножкой Мариамма. — Кто он такой? А все пишет одной Саломее... «Несравненная»! А чем я хуже Саломеи? А мне хоть бы слово написал... Хитрая Саломея говорит, что не знает, кто он, хитрячка!.. Так неужели противный Ирод в самом деле царь! А дядя Антигон? Ведь его парфяне и Бне-Баба венчали в Иерусалиме на царство... А если Ирод — царь, то и я буду царицей... Царица Мариамма! Как это хорошо! Только все-таки я Ирода любить не буду, а так...

И она, выжав воду из косы, побежала искать Саломею.

— Посмотри, — сказала она, подавая последней амулет и послание, — опять твой сын Петры.

Саломея вспыхнула, прочитав послание.

— Так брат — царь! — взволнованно сказала она. — Значит, он был в Риме? А что же Антигон?

— Да скажи же мне, — прервала ее Мариамма, — кто этот сын Петры?

— Не знаю, — отвечала Саломея, пряча свои лучистые глаза.

— И не догадываешься даже?

— И не догадываюсь. — Но Мариамма видела, что она лгала: женщины так умеют ловить друг друга, по природе сыщики.

Ливень между тем прекратился. Как мгновенно нанес его ураган пустыни, так мгновенно и угнал в пределы, моавитские, далеко за Мертвое море. Масада ликовала двойною радостью: и избытком воды, и вестью, что Ирод не только жив, но что теперь он царь Иудеи и спешит на выручку Масады.

Воскресшие духом, осажденные на другой же день снова возобновили свои вылазки. Счастье клонилось то на ту, то на другую сторону, но все же осажденные не могли отбить многочисленного неприятеля.

Снова потянулось скучное, однообразное время, а Ирод точно в воду канул. Да и правда ли то, что он жив, что он царь, что он идет к Масаде? А если то была насмешка какого-то «сына Петры»? Так нет, то не была насмешка. Не он ли, невидимый «сын Петры», великодушно снабжал их водою, когда они буквально умирали от жажды? Не он ли спас их от верной смерти?

Потянулись бесконечные дни. Дни казались годами.

Но вот неожиданно, одним ранним утром, в неприятельском стане произошло необыкновенное движение. Наблюдавшим из крепости бросилось в глаза то, что осаждавшие обратились к осаждаемому укреплению тылом. Все двигалось и металось. Конные вскакивали на лошадей, пешие смыкались в ряды или рассыпались по сторонам, потрясая копьями или натягивая тетивы со стрелами.

— Они бросают осаду, отступают!

— Нет! На них наступают, там битва!

— Это наши! Это Ирод! Смотрите, там несметные толпы!

— Это клики победы! Они заглушают вопли умирающих.

На стене показалась фигура женщины с поднятыми к небу руками. То опять молилась Кипра. Сердце матери сказало ей, что там ее сын, ее Ирод, царь Иудеи.

Скоро она узнала его. Он, в пурпуре, на белом коне, приближался к крепости. Мать протянула к нему руки.

— Что Мариамма? — донеслось до ее слуха.

— О, дети! — простонала старая арабка.

XIV

Прошло несколько лет, самых бурных и кровавых в жизни Ирода.

Он давно царь и полновластный владыка Иудеи и всей Палестины. Галилея, Самария, Идумея — провинции его могущественного царства. Пред ним все трепещет. Он давно муж Мариаммы и отец ее детей.

Но чего это ему стоило? По каким потокам крови он дошел до иудейского престола! Как состарил его этот тяжелый венец Маккавеев! Теперь морщины уже бороздили его лицо. Седые волосы, как змеи, вились уже в черной бороде, змеились на висках. Зато казна его ломится от золота. Чего бы ему еще? Так нет! Душа его полна мрака.

Он припоминает ту лунную ночь в Риме, когда он ждал решения своей судьбы. И судьба его решена, она все бросила ему под ноги. Но с этой лунной ночи мрачные думы не покидают его. Все прошлое — какие-то кровавые призраки.

Эта ужасная смерть братьев Фазаеля и Иосифа — их кровь на его порфире. Голова Иосифа, которую отрубил Антигон, каждую ночь кричит ему: «Ирод! Ирод! За что я погиб?»

А эти ночные посетители с зияющими ранами, из которых медленно сочится черная кровь? Он видит их по ночам. Он вместе с ними переносится к скалам Тивериадского озера. Его воины со скал спускаются по веревкам, в деревянных ящиках, к отверстиям недоступных пещер и беспощадно убивают скрывшихся там приверженцев Антигона, а у устья одной пещеры стоит старик и закалывает своею рукою, одного за другим, семь своих сыновей-богатырей. Ирод кричит ему: «Остановись! Пощади!» А старик отвечает: «Будь проклят, идумей!»

— Проклят? Кто смеет проклинать царя Ирода?.. Зачем вы пришли ко мне? Не я вас зарезал — отец!

— Ты кого зовешь, царь? — Это Мариамма входит со светильником в опочивальню Ирода.

— А! Это ты, Мариамма? Побудь со мной... Что дети?

— Я к ним иду. Малютки что-то плохо спят.

Ирод остается один. Опять тени прошлого в темноте обступают его, все кровавые тени. Он видит, как его воины и римские легионеры, ворвавшись вместе с ним и Соссием в город и на двор храма, производят ужасающую резню и по улицам города, и по домам... Но где Антигон? Где убийца Фазаеля и Иосифа? Где мнимый царь Иудеи?..

— А! Вот он!

Бледный, трепещущий, он выходит из дворца и припадает к ногам Соссия.

— Прочь, Антигона! Ты не мужчина, не Антигон, а Антигона!

Вот он в цепях, последний Асмоней! Топор палача отрубил голову, которую украшала последняя корона Маккавеев.

— А это кто? А! — Ирод узнает их. — Это члены синедриона, это их тени, их призраки... Они стали призраками за то, что осмелились когда-то призывать Ирода к суду.

Ирод слышит чей-то тихий старческий голос:

— Ирод! Не я ли был тебе отцом, заглушая даже родственные мои чувства к Антигону, племяннику моему? Я в синедрионе спас твою жизнь, которую ты должен был позорно кончить на кресте за убиение Иезеккии. Я в Тарсе возвысил тебя перед Антонием в ущерб Антигону. Я отдал тебе последнее утешение моей старости — Мариамму. За тебя я пошел в пасть львов пустыни — парфян, и за тебя в их присутствии Антигон изувечил мою голову...

Перед Иродом стоял, весь в белом, в первосвященническом одеянии, с белою, как снега Ливана, бородою призрак... без ушей!..

— За тебя я ушел в плен к парфянам. Иудеи Парфии полюбили меня и почитали как царя и первосвященника. Но твой коварный друг Сарамалла и ты сам умоляли меня воротиться в родную Иудею. Я тосковал о ней в плену. Мне, более чем восьмидесятилетнему старцу, хотелось взглянуть на святой город, где я вырос, хотелось видеть перед смертью иерусалимский храм, в котором я служил Иегове около полустолетия и тосковал по нем на чужбине... Я послушался тебя, и вот, я тень! Я прихожу к тебе из сени смертной... Ирод! За что ты убил меня?