Вопли рабынь огласили весь замок. Все думали, что он умер, зарезался.

В это мгновение в опочивальню вбежал начальник караула той части замка, где, закованный в кандалы, сидел Антипатр в ожидании казни.

— Царь жив! Хвала Господу! — воскликнул он в тревоге. — А то Антипатр...

— Что Антипатр? — встрепенулся Ирод, откуда и сила взялась у почти умирающего.

— Царевич услыхал вопли... подумал, что ты скончался... просил стражу расковать его... но я велел... я.

— А! Расковать!.. Стражи! — крикнул Ирод не своим голосом. — Сейчас же убить его... Антипатра... убить, как собаку... Я хоть часом хочу пережить отцеубийцу... скорей, скорей!..

И он без чувств повалился на изголовье.

Началась медленная агония, которая длилась еще пять дней. Ирод то впадал в беспамятство и бредил, то приходил в сознание и делал последние распоряжения.

— Императору отправить мой перстень с печатью и тысячу талантов!.. А! Это ты, Архелай... Тебя я назначаю царем... не обижай братьев... Где Филипп?

— Я здесь, отец... Я молюсь о твоем выздоровлении.

— Поздно... Мне предел положен... Тебя я назначаю наследственным князем Трахониты, Батане и всего Заиорданья, чем владел брат Ферор... Когда будешь там, посети то поле, где рассеяны кости двенадцати тысяч арабов, которых я поразил после землетрясения... Антипу я назначаю тетрахом... А! Это ты, Саломея... Одна ты остаешься из моих единокровных... Фазаель, Иосиф, Ферор — в загробной области... Помнишь мою волю, сестра, последнюю волю?

— Помню, мой возлюбленный брат.

— В ипподроме всех... нет, лучше на крест всех... вокруг Иродиона... Я буду тем медным змием в пустыне, а они будут воздевать ко мне руки.

Он начинал бредить, когда страдания усиливались.

— На кровле замка я слышу филина... Он не дает мне спать... Убить его... Его слышали и на пирамиде Хеопса... Это было перед смертью Аписа... Глупый бык! На Цезаря хотел броситься... Черный брат Рамзеса... как он ловко убил льва... habet!.. А! Манассия бен-Иегуда... на крест его, на крест!

То ему представилось, что он убегает от преследования парфян и Антигона, томится в пустыне между Петрой и Ринокорурой или стоит в Пелузие на берегу моря.

— Не гляди на меня зелеными очами, море... не грози мне... Там, за этими зелеными водами, Рим... Рамзес!

— Я здесь, господин. Я молюсь всем богам Египта и Нубии, чтобы они исцелили тебя.

— Подай нож и яблоки.

Рамзес снова рвет свои седые курчавые волосы.

— Он бредит, — тихо говорит Саломея.

Наступил приступ удушья. Это было утром месяца второго шевата. На этот раз припадок продолжался особенно долго, и, когда кончился кашель, Ирод едва мог дышать.

— Где я? — спросил он, поводя по сторонам помутившимся взором.

— В Иерихоне, возлюбленный брат мой и царь, — отвечала Саломея.

— В Иерихоне? А не в Иерусалиме?

— В Иерихоне, царь, — подтвердил Алекса.

— Я хочу в Иродион... в мой город...

Снова начинался приступ удушья, последний приступ. Ирод, казалось, чувствовал это и собрал последние силы.

— Тех, что в ипподроме... всех на крест...

Он не договорил своего безбожного приказа: тело его судорожно вытянулось, и смрадное дыхание Ирода вылетело из его груди вместе с жизнью. По лицу прошла тень, то была смерть.

— Сейчас, не медля ни минуты, пока воины не узнали о его кончине, иди и объяви приказ царя освободить всех заключенных в ипподроме, — быстро сказала Саломея мужу, — а потом, в присутствии войска и народа, вскроем его духовное завещание.

Взгляд ее, провожавший мужа, ясно говорил: «Теперь я и тебя отправлю за твоим царем, и уже никто не помешает мне, наконец, сделаться женою „сына Петры“.

Когда Алекса воротился и объявил, что все заключенные освобождены из ипподрома, Саломея, призвав царевичей, объявила им, что, прежде всего, нужно тело умершего царя перенести на парадную его постель, а потом выставить всенародно и уже над телом прочитать последние распоряжения умершего. Затем тотчас же дать знать в Иерусалим о кончине царя и велеть прибыть в Иерихон всем женам Ирода с детьми и другими родственниками.

В Иерусалим тотчас же полетели гонцы, а после полудня иерихонский дворец и дворцовая площадь были переполнены членами царского семейства, придворными чинами, вольноотпущенниками, евнухами, рабами, телохранителями из галатов, германцев, фракийцев и римлян.

Наконец, при общем плаче, конечно притворном, тело Ирода вынесено было к народу. Оно покоилось на парадной из массивного золота кровати, украшенной драгоценными камнями Индии и других восточных стран; покрывало на ней — из чистого пурпура с яркими золотыми узорами; тело Ирода, лежавшее на этом великолепном покрове, было задрапировано алым сукном. Голову Ирода обвивала диадема, а над нею лежала золотая корона, стоившая столько крови Иудее и другим странам. В правую мертвую руку Ирода была вложена держава, с которою рука мертвеца не должна была расставаться и в могиле.

Когда, по знаку Саломеи, фальшивые вопли смолкли, хранитель царской печати и перстня выступил вперед и торжественно провозгласил:

— Да будет прославлено имя царя Ирода во веки веков из конца в конец Вселенной! Утешьтесь, убитые горем иудеи, и вы, воины его, и помолитесь Всевышнему об успокоении праведной души великого Ирода на лоне Авраама!

Затем он прочел рескрипт Ирода к войску, которому он напоминал о непоколебимой верности его наследникам — царю Архелаю, владетелю Иудеи и Самарии; Антипе — тетраху Галилеи и Переи; Филиппу — князю Трахонитиды, Гавлопитиды, Батанси и Панеи со всем Заиорданьем, и царевне Саломее — владетельнице Иамнии, Азота и Фазаелиды.

Громкие приветственные крики огласили воздух, когда вперед выступил юный царь, Архелай, в порфире и со скипетром в руках, и тотчас же похоронная процессия двинулась к Иродиону вдоль иерихонского берега Мертвого моря. Вся многочисленная семья Ирода — дети его, сестра, жены и весь сонм родственников с придворными чинами окружали парадную кровать, несомую галатами. Войско Ирода в полном вооружении предшествовало печальному кортежу; телохранители же царя — галаты, фракийцы и германцы — следовали непосредственно за телом бывшего своего вождя. За ними — пятьсот вольноотпущенников и рабов, которые по всему пути сжигали благовония, а рабыни оглашали знойный воздух притворными воплями.

Так кончил Ирод, которому льстивая история придала эпитет Великого, забыв, повторяю, пополнить этот эпитет более достойным его словом — Злодея.