Сезон продолжался. Шаляпин выступил в партии Неизвестного в «Аскольдовой могиле», а вскоре, через два с половиной месяца после премьеры «Бориса Годунова», исполнил в этом спектакле новую партию — Варлаама. Позже он исполнит и третью роль — Пимена. Поистине, если бы все партии были ему по голосу, он спел и сыграл бы один всю оперу с первого до последнего такта!
Почему ему захотелось исполнить партию Варлаама? Огромную роль в этом страстном желании играло то, что самый тип Варлаама — тип народный, даже простонародный, пробуждал в нем огромный интерес. По той же причине он позже увлечется Еремкой во «Вражьей силе» А. Н. Серова.
Стихия образа была ему близка. Он сам бродил когда-то по Руси. Многое впитал в себя в те трудные и горькие годы. Много представителей «бродячей Руси» перевидал он. И если «бродячий человек» дал повод Горькому, человеку с аналогичной юношеской биографией, ввести в литературу образ «босяка», то и Шаляпин в партиях Варлаама и Еремки дал собирательный образ такой неприютной бродяжной России. Обе партии сильно отличаются друг от друга, но в них как бы раскрыты две стороны души этого своеобразного героя.
Интересно признание самого Шаляпина о подходе к трактовке образа Варлаама.
«В „Борисе Годунове“ Мусоргского с потрясающей силой нарисован своеобразный представитель этой бродяжной России — Варлаам. На русской сцене я не видел ни одного удовлетворительного Варлаама, и сам я не в совершенстве воплощал этот образ, но настроение персонажа я чувствую сильно и объяснить его я могу. Мусоргский с несравненным искусством и густотой передал бездонную тоску этого бродяги — не то монаха-расстриги, не то просто бывшего церковного служителя. Тоска в Варлааме такая, что хоть удавись, а если удавиться не хочется, то надо смеяться, выдумать этакое разгульно-пьяное, будто бы смешное. Удивительно изображен Мусоргским горький юмор Варлаама, — юмор, в котором чувствуется глубокая драма. Когда Варлаам предлагает Гришке Отрепьеву с ним выпить, и когда он получает от мальчишки грубое: „Пей, да про себя разумей!“ — какая глубокая горечь звучит в его реплике: „Про себя! Да что мне про себя разуметь? Э-эх…“ Грузно привалившись к столу, он запевает веселые слова в миноре:
Это не песня, тайное рыдание».
И далее:
«От него пахнет потом и постным маслом, и ладаном. У него спутана и всклокочена седая борода, на конце расходящаяся двумя штопорами. Одутловатый, малокровный, однако с сизо-красным носом, он, непременно, посетитель толкучего рынка. Это он ходит там темно-серый, весь поношенный и помятый. В своей стеганой на вате шапке, схожей с камилавкой… Бездонная русская тоска…»
Шаляпин впервые исполнил партию Варлаама 24 февраля 1899 года в свой бенефис. В спектакле были сыграны «Моцарт и Сальери» и семь картин из «Бориса Годунова», где он исполнил заглавную партию и роль Варлаама. Спектакль имел грандиозный успех и прошел при переполненном зале.
Прося у Мамонтова бенефисный спектакль, Федор не раскрыл ему причины этой просьбы. Но у Шаляпина были свои серьезные мотивы. В сущности, накануне великого поста (а постом опять намечались гастроли в Петербурге), перед концом сезона, Шаляпин как бы хотел проститься с публикой: с осени он покидал Мамонтовский театр…
Как это могло случиться? Чем было вызвано? И мог ли Федор, столь многим обязанный Московской Частной опере, бросить театр, да еще не раскрыв наперед своих намерений?
Он ушел одновременно с Рахманиновым. Рахманинов, несомненно, тяготился недостаточно высоким уровнем музыкального исполнения в Мамонтовском театре, где оркестр оставлял желать лучшего, где к хору сложных музыкальных требований предъявлять было невозможно. Для него, музыканта, Мамонтовская опера не представляла особенного интереса.
Иное дело Шаляпин. Мамонтовский театр открыл его. Федор пришел сюда без имени, без положения, без сколько-нибудь определенной репутации. Прошло всего три сезона — и он стал знаменит. Можно сказать, знаменит не только в Москве: его имя приобрело известность во всей России, так как пресса уделяла ему множество, восторженных рецензий.
Все, что он приобрел, он получил на этих подмостках. Конечно, секрет его триумфа заключен только в одном — в огромном таланте. Но, однако, его талант на столичной казенной сцене был не только не открыт, но даже и не приоткрыт. Его там просто не заметили. А здесь… Здесь все было сделано, чтобы стихийное дарование самородка с Волги предстало во весь рост, да еще в такой рамке, как спектакли, оформленные лучшими художниками России, да еще в таком репертуаре, которого в другом месте он дожидался бы годами. Здесь ему дали богатырски развернуться, раскрыть свои безграничные возможности. Здесь ловили каждое его намерение и с готовностью, с радостью шли ему навстречу. Где, когда он мог бы рассчитывать на такие условия, где и когда был бы так согрет и обласкан?..
И все же Федор решил уходить. Как это следует расценить?
Незадолго до того, как вновь назначенный директор московской конторы императорских театров В. А. Теляковский предложил Федору ангажемент на казенной сцене, в судьбе Мамонтовского театра стали замечаться тревожные признаки неблагополучия. По Москве поползли слухи о банкротстве Саввы Ивановича, о том, что ему грозят всяческие кары, что театр окажется брошенным на произвол судьбы. Слухи стали подтверждаться. Нет дыма без огня, еще упорнее заговорили о больших растратах, даже, может быть, о злоупотреблении средствами пайщиков. Этому не хотели верить, но слухи ползли и ползли.
В театре воцарилась тревожная атмосфера. А Мамонтов продолжал жить привычной деятельной жизнью человека, у которого в сутках не двадцать четыре часа, а сорок восемь, которого на все хватает — на дела, на театр, на деловые поездки, на застолье.
И все же завтрашний день оставался туманным. Надо думать, в этом основная причина того, что Шаляпин поддался уговорам и согласился перейти в Большой театр. Ведь он понимал, что творчески ему там не могут создать условий, подобных тем, которые он имеет в Мамонтовском театре. Он понимал это, но было еще одно обстоятельство, которое его толкало на путь ухода. В Московской Частной опере он получал 7200 рублей в год, казенная сцена предложила ему в первый год 9000, во второй — 10 000, в третий — 11 000 рублей в год. Разница огромная. Теперь, когда у него была семья, этот вопрос казался ему немаловажным. Да к тому же, что ждало его с уходом Мамонтова из театра? Переход на «товарищество»? Полная материальная неопределенность?
Касаясь обстоятельств своего перехода в Большой театр, Шаляпин рассказывал о них с известным стеснением. Он, конечно, всегда понимал, что его бегство из труппы Мамонтова, да еще в такой критический момент, обязательно должно было вызвать всяческие толки. Так оно и случилось. И спустя многие годы он излагал эту историю так: ему очень понравился Теляковский. «Было ясно, что этот человек понимает, любит искусство и готов рыцарски служить ему».
Но ведь как раз в Мамонтовском театре Шаляпин и был окружен подлинными людьми искусства, такими, каких, вместе собранных, нигде не сыскать. Значит, не в обаянии личности Теляковского суть дела. Далее он приводил второй мотив: «Я как-то сразу начал говорить ему о моих мечтах, о том, какой хотел бы я видеть оперу». Но и этот мотив, мотив мечты, не представляется весомым. Ведь именно в Мамонтовском театре его жизнь шла, опережая мечты. А казенная сцена того времени для мечтаний была мало приспособлена.
Наконец, он говорил, что в последний момент раздумал идти на казенную сцену, но его подстерегала неустойка в 15 000 рублей. Таких денег он сыскать бы не мог. «Однако я все же начал искать у моих состоятельных знакомых 15 тысяч рублей. Все относились ко мне очень любезно, но на грех денег у них не оказалось. Ни у кого не оказалось. Все они как-то сразу обеднели, и с болью в душе я простился с частной оперой».