Митька кивнул головой:

— Остаюсь. Хочу хорошенько разузнать положение. Что‑то непонятное делается у нас на Кубани. А махнуть на своём коне домой всегда успею.

Мишка вздохнул, почесал затылок, поправил мешок за плечами и, сломив ветку с куста, тихо сказал:

— Ну, а я потопал домой, силов нет больше ждать! Лошадь отдал. А домой всё равно доберусь.

Митрий до боли сжал кулаки, глядя ему вслед. Еще бы минута, и он тоже швырнул бы надоевшую винтовку. Но вернувшийся Шелухин положил ему на плечо тяжёлую руку:

— Это что, Мишка Рябцев домой ушёл?

— Да! — сдавленным голосом ответил Митрий.

— Жалко парня! — Шелухин вздохнул. — Зацапают белые, капут.

— Он пройдёт! — с уверенностью сказал Митька. — Он был лучшим лазутчиком нашей дивизии. Медаль имеет за эти дела.

— А ты ему обо мне ничего не говорил?

— Нет, — покачал головрй Митька. —Да и разговор у пас был короткий…

Лежа среди густых бурьянов, Михаил долго выбирал место для переправы через Кубань. Противоположный берег, крутой и обрывистый, нависал над рекой, и это не нравилось Рябцеву — кто его знает, что там за береговой кромкой? Наконец выбрал место. Теперь нужно было спуститься к реке поближе и выплыть к оврагу, который противоположный берег рассекал, точно ударом сабли.

Прячась в зарослях ажины и тёрна, Михаил добрался до переката. Выглянул из кустов. Вокруг ни души. Хотелось есть. Он вытащил из своего заплечного мешка последний кусок хлеба, с жадностью съел. Но не насытился. Заглянул в мешок, вытрусил оттуда крошки.

«Дома, небось, хлеб горячий мама печёт, и на всю хату дух от него идёт».

Мишка даже потянул носом: так ему захотелось мягкого горячего хлеба с румяной корочкой, натёртой чесноком.

Солнце уже село, комары и мошкара столбами закружились в голубеющем воздухе.

Уже в сумерках Михаил переплыл на правый берег Кубани. По дну оврага выбрался на кручу и повернул на запад, стараясь держаться подальше от дорог.

Шел всю ночь. Перед утром у небольшой рощи нарвался на казачий разъезд. На окрик Мишка не отозвался. Не стал разбирать, кто это—красные или белые? Скорее белые. В их руках эти места. Упал, как подрезанный, и змеёй уполз в чащу. Вскоре совсем близко от себя услышал хруст кустарника и голоса:

| — Зверь, видно, был. Человеку тут будто неоткуда взяться. Чего человеку по тернам блуждать?

— А может, телок хуторской заблудился? Я сам тут живу недалече. У нас телки неделями по степу бродят.

Голоса стали тише. Уже издали Михаил услышал: г — А ты, дядя, не слыхал, когда из Невинки красных гнать будем? Я ведь сам из Невинки.

Голоса стихли. К заре от Кубани поднялся густой туман. Он так окутал берега серой мглой, что в двух шагах ничего нельзя было разглядеть.

Мишка залёг в кустах, на краю кукурузного поля, обглодал два початка и заснул.

Проснулся он, когда уже солнце перевалило за полдень. Хотелось пить. А чуть в стороне две бабы махали тяпками. Иногда они подходили к краю поля и пили из крынки молоко или взвар. Мишка с трудом дотерпел до вечера. Когда бабы ушли с бахчи, он нарвал ещё неспелых арбузов и утолил жажду. А когда совсем стемнело, двинулся дальше. Шел и думал:

«На черта мне сдались и белые и красные. Я домой хочу. И ничегошеньки мне больше не надо».

Добрался до дома только через неделю. Худой, оборванный и измученный, он вечером ввалился в родную хату. Ночь проспал как убитый. Спал и весь следующий день. Вечером мать сказала, что в станице всех явившихся с фронта казаков вызывали в правление на регистрацию и велели через пять дней явиться для отправки в «добровольческую» армию Деникина.

— Плевать мне на все эти армии, — проворчал Михаил. — Хватит!

Старик Рябцев удивлённо посмотрел на сына:

— Дык ведь как? Идти‑то надо, раз начальство велит.

— Вот нехай начальство само и прёт на красных, а я чуток погожу, —отрезал Михаил. —Хоть месяц отдохну дома, а там погляжу, где мне быть, у белых, у красных аль ни у кого.

— Ой, не отсидеться тебе, .сынок! — решил старик. — На всю Россию пошла свара. Время ныне трудное.

Время и вправду было трудное. Со всех сторон на молодую Советскую страну шли враги. На Кубани белые полки генерала Покровского заняли станицу Прочноокопскую, Армавир. Шкуро занял Ставрополь, соединившись здесь с главными силами армии Деникина.

Девятая колонна Красной Армии, в составе которой воевали казаки–кубанцы, прибывшие с турецкого фронта, оказалась в окружении. С одной стороны наступали офицерские части дроздовцев и алексеевцев, с другой — военные соединения Кубанской рады и генерала Покровского.

Под натиском белых красные части с боями отступали в лесистые кубанские предгорья. По узкой и неровной горной дороге медленно тащился обоз с ранеными. Охранял его Петр Шелухин и десяток казаков.

На одной из телег метался и вскидывался на соломе Пашка Малышев. Он то стонал, то принимался петц заунывные песни, которые обычно распевают по станицам слепцы.

— Зачем парнишку волочим? — спросил Шелухина старик ездовой. — Оставили бы его у какой‑нибудь сердобольной бабки в станице. Совсем ещё махонький парнишка…

— Случайно его под Невинной нашли раненого. Как он попал в эти края? Из нашей станицы мальчонка. Дружок с ним ещё был. В Лабинск мы его отправили. А этого вот надо выхаживать.

А Пашка бредил.

— Ибрагим! Куда ты? Застрелят белые! Иди сюда! — Пашка привстал, открыл тяжёлые веки и снова упал в солому.

Вот он с Ибрагимом на верблюде едет по станичной улице. За ними на коне гонится Илюха Бочарников. И вдруг на пути Илюхи встаёт дед с лирой…

Подводы остановились па поляне под развесистой грушей. Над мальчиком склонилось знакомое лицо. Пашка узнал Петра Шелухина.

— Дядя Петро, где я?

— Лежи смирно! Значит, полегчало тебе, раз меня узнал. В руках Петра старая лира. Он покрутил ручку, лира жалобно пискнула.

— Пить хочешь? — Петро ушёл и скоро вернулся с цебаркой, наполненной холодной водой. — Пей, братец! И выздоравливай, скоро будем на месте.

О каком месте сказал Петро, Пашка не понял. Кругом был густой лес. Из‑за вершин деревьев проглядывали жёлтые скалы.

Обоз двинулся дальше. На первом же ухабе Пашка снова потерял сознание.

Впереди грохнули выстрелы.

Петр Шелухин вскочил на коня. Но мимо него уже пролетели Митрий Заводнов и два казака.

За поворотом дороги они увидели трёх вооружённых всадников, которые опять нестройно выстрелили из винтовок и пустились наутёк.

— Нужно догнать! — крикнул Митрий. — Только не стрелять, патронов мало! Мы их шашками достанем!

Он рванул шашку из ножен.

Кони у белобандитов были и меньше, и слабее. Митрий с товарищами быстро настигали их.

В это мгновение один из убегавших всадников обернулся и, вскинув маузер, выпустил целую обойму патронов. Что‑то ударило Митрия в ногу. Крякнув, он опустил шашку. И лес, и горы, и солнце закружились перед его глазами.

Он уже не чувствовал, как товарищи сняли его с коня и уложили на телегу, рядом с Пашкой Малышевым.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

В начале августа в маленький горный посёлок, где укрывалось около десятка раненых казаков, из отряда Балахонова неожиданно пришли красные. Ко двору, где жил Митька, подкатила тачанка. Рыжеусый казак, придерживая шашку, лихо выпрыгнул из неё.

— Дядя Петро, да ты ли это? — обрадовался Митрий.

— Я, браток, я! Ну как, поправился? За вами приехали.

Пока Петро стряхивал с себя пыль, привязывал лошадей, Митька засыпал его вопросами.

— Дела наши какие?

— Гм! — покрутил головой Петро. — Дела? Дела, как сажа бела! Сначала было повезло—в Армавир ворвались. Тут, правда, бронепоезд помог — с Кавказской подкатил. Ну и гнали же мы кадетов! Через Каменнобродскую, через нашу Ново–Троицкую. В Ставрополь ворвались! Вот такие дела были. Ворвались, браток, да не удержались. Веришь, аль нет, по три патрона осталось, а у кого и того не было. Пришлось откатиться. Кто в Астраханские степи двинулся, а кто, как мы, в леса отступил.