Невольно мне вспомнился горестный вид и печальные глаза Ядолла-хана, кучера из нашего квартала, который несколько дней назад приходил ко мне с просьбой устроить его жену в одну из казённых больниц. Вот уже много дней женщину треплет лихорадка, но, увы, двери больниц оставались закрытыми для неё, и я ничего не мог сделать. В ушах у меня, как колокол, звучал умоляющий голос Ядоллы:
— Господин, сделайте что-нибудь, ради Аллаха помогите! Да благословит всевышний ваших детей! Все, что у меня было, я уже продал. Клянусь пророком и его потомками…
Тут я почувствовал у себя под подбородком толстый палец господина Доулат-заде. Нить моих мыслей прервалась.
— О чем размечтались?
— Да нет, ничего,— растерянно стал я оправдываться.— Думаю о вашем замечательном ценном альбоме. Действительно, редкостная коллекция.
По лицу Доулат-заде расплылась самодовольная улыбка.
— Да, самое интересное, что во всем мире таких знаменитых коллекций насчитывается всего пять-шесть… Вот эта серия марок выпущена в честь перехода просвещения в руки государства и введения всеобщего бесплатного обучения, вот эта…
В это время в комнату вошёл слуга с кофе. Беря с подноса чашку, госпожа спросила слугу:
— Да, Мостафа-хан, удалось тебе записать сына в школу?
— Ещё нет, ханум!
— Почему же?
— Дело в том, что поблизости мест нет, а там, где есть, требуют шестьсот с лишним туманов вступительного взноса и ещё сто семьдесят — сто восемьдесят туманов надо будет заплатить за учебники! Вы сами понимаете, таких денег у меня нет. Вся моя надежда на вас, госпожа.
— Что же все-таки ты собираешься делать?
— Ну что же, госпожа, если ничего не выйдет, я, как и все, определю сына в какую-нибудь лавку или отдам в ученики к столяру, кузнецу или портному… В общем, куда-нибудь пристрою его.
— Ну ладно, иди, может быть, господин что-нибудь придумает для тебя.
Допив кофе, Доулат-заде стал продолжать рассказ о марках. Правда, я перестал уже что-либо воспринимать, но он все говорил и говорил:
— Эта марка в честь рабочего, а эта — в память о подписании международного мирного договора. Эта марка посвящена свободе мысли, слова и пера, а та напечатана в честь запрещения посадки опийного мака и продажи наркотиков…
Не дождавшись обеда, я попрощался с хозяином и пешком отправился домой. В ушах у меня все ещё звенел голос Доулат-заде: «Эта марка в честь этого, а та марка в честь того. Эта марка посвящена свободе мысли и слова, а та марка — социальной справедливости…»
Крик проходившего мимо парнишки, продавца газет, отвлёк меня.
— Чрезвычайное происшествие!.. Последнее сообщение!.. Происшествие за один кран… Человек покончил самоубийством, бросившись с четвёртого этажа министерства юстиции! Один кран!.. Новое происшествие… Самоубийство в здании министерства юстиции — один кран!..
Голос мальчишки постепенно удалялся и наконец растаял в шуме проходившего мимо огромного автобуса.
Неудачник
Мой старый приятель Акбар — самый неудачливый человек на свете. У него шестеро детей от пяти жён, причём все — на его шее!
Длинная это история, но я попытаюсь изложить её вкратце.
На днях случай привёл меня в загс, и там неожиданно я встретил Акбара, подписывавшего заявление о разводе со своей пятой женой Эффат.
— Дома у меня настоящий детский сад! — завидя меня, произнёс он.— Я в полной растерянности, что с ними делать?
— Сам виноват! — ответил я.— Зачем надо было столько раз жениться и разводиться и с каждой заводить ребёнка? Теперь расхлёбывай кашу, которую заварил. Можно подумать, что ты слепой или бог обделил тебя разумом.
— Клянусь Аллахом,— застонал он,— я не виноват. Во всем повинны эти проклятые специалисты по супружеским отношениям! Они-то и довели меня до такого состояния — будь они прокляты! Своими «мудрыми» советами они сбивают людей с толку, дурачат их! Я женился и в семейной жизни пытался следовать совету этих прославленных корифеев. И вот тебе результат. ещё до первой женитьбы, на Мохтарам, чтобы не попасть впросак, я тщательно стал собирать всю специальную литературу по этому вопросу, добросовестно изучать и конспектировать её. А после женитьбы сразу же начал применять советы на практике. Так как нельзя было исполнять все предписания одновременно — получился бы полный винегрет,— я решил пользоваться ими по порядку. Первая заповедь мудрых авторитетов гласила: «С женой надо быть жёстким и, идя к ней, не забывать про плётку!»
…Прошли две недели после нашей свадьбы, а я все ещё не мог найти повода придраться к жене. Наконец как-то утром, когда Мохтарам протягивала мне стакан чаю, я нарочно уронил его. Этого было достаточно, чтобы я мог придраться к ней и воспользоваться первой заповедью. В бешенстве выскочил я из-за стола, схватил плётку, которой мой покойный отец хлестал лошадей, и стал бить Мохтарам. А через неделю, придравшись к какому-то пустяку, я снова избил жену. Короче говоря, добросовестно следуя этой заповеди, время от времени я избивал Мохтарам плёткой.
…После рождения Хасана Мохтарам как-то ушла навестить отца и не вернулась. Она заявила, что такого мужа ей не надо! Что же оставалось делать? Я вынужден был дать ей развод, оказалось, что Мохтарам не идеальная женщина и не способна переносить основного предписания супружеской жизни.
Хасан остался на моей шее. Пришлось кормить его коровьим молоком. Когда ему исполнилось полгода, он был таким капризным, что я понял: одному мне не справиться с ним. Вот я и решил жениться на Атефе. Чтобы на этот раз брачные узы были более крепкими, я обратился в специальную контору, где давались советы, как строить семейные отношения. Там я получил такой ответ: «Чтобы поддерживать любовь супруги, необходимо постоянно возбуждать в ней чувство ревности!»
Пришлось отложить отцовскую плётку и приняться за исполнение второй заповеди. Я регулярно оставлял в карманах открытки с полуголыми актрисами, левой рукой сам себе писал любовные письма и устраивал так, чтобы они попадали в руки Атефе. Я часто выходил на балкон и на виду у жены кокетничал и строил глазки прохожим женщинам. Возвращаясь домой, старался, чтобы от меня пахло духами. Пришлось даже купить губную помаду и время от времени оставлять её следы на губах и на рубашке. Одним словом, делал все возможное, чтобы возбудить в Атефе ревность. Но она почему-то на все это никак не реагировала. Можно было подумать, что эта женщина начисто лишена чувства ревности!
Однажды, забыв дома кошелёк, я днем неожиданно вернулся домой и увидел на кровати пиджак нашего молодого соседа Хушанга. Атефе была растеряна и испугана.
— Что бы ты сделал на моем месте? Разве бы ты не развёлся с ней?
— Развёлся!
— Вот и я поступил так же! Она оставила мне годовалую дочку Маниже.
— А что было дальше?
— Через девять месяцев, когда я женился на Марьям, решил для укрепления семейных отношений забыть о первых двух заповедях и взять на вооружение третью, которая гласила: «Не водите с собой жён в общественные места, увеселительные заведения, на вечеринки, приёмы. Это отрицательно сказывается на их душевном спокойствии и расшатывает устои семьи. Не давайте жене неограниченную свободу, не слишком доверяйте ей, не оставляйте её без присмотра. В то же время стремитесь заручиться её доверием, старайтесь не возбуждать её ревность!» Эта заповедь мне показалась более целесообразной, и, действительно, подумал я, сам виноват в том, что, пытаясь возбудить в Атефе чувство ревности, я в то же время часто оставлял её одну, без присмотра.
Теперь, уходя на работу, я стал запирать дверь на замок и никуда не выпускал жену. Все покупки совершал сам и самым тщательным образом следил, как бы она не отлучилась из дому. Я даже не поскупился и возвёл высокий забор, превратив дом в настоящую Бастилию. По полгода не разрешал ей ходить в баню. Сам не бывал в гостях, и ей не разрешал даже навещать родственников. Бедняга, как птичка в клетке, сидела взаперти! Но зато я ни на шаг не отступал от предписаний специалистов по супружеским отношениям! Постепенно без бани и парикмахерской Марьям так обросла и запаршивела, что превратилась в страшного лохматого медведя, завидев которого волосы вставали дыбом. Мы жили, как доисторические пещерные жители. Возненавидев друг друга, мы не скрывали взаимного отвращения.