Тут мы заметили, что снизу от плиты стал подниматься лёгкий дымок. Профессор заёрзал ещё сильнее, пытаясь высвободиться из рук молодого человека. Меня стал разбирать смех, хотя и жаль было почтенного профессора.

Наконец знакомство с электроплитой закончилось, профессор вскочил и быстро исчез. Вскоре, однако, он появился. На сей раз молодой человек дал ему в руки электрическую бритву.

— Я попрошу вас, профессор, лично продемонстрировать нашим зрителям эту продукцию.

— Эта электробритва,— уныло начал учёный, рукой потирая зад и кисло улыбаясь,— которую фирма «Иран-оборудование» недавно закупила за границей, самая последняя и совершенная модель. Она бреет быстро и чисто. Это настоящее чудо техники!

— А сейчас мы проверим её качество на профессоре,— сказал молодой человек, выхватывая из рук знаменитости бритву и включая в штепсель.

Не успели мы ещё понять, что происходит, как густые усы и роскошная борода нашего корифея науки исчезли. Но молодой человек этим не ограничился: он быстро провёл бритвой по голове профессора — сначала от виска к виску, затем ото лба к затылку— и выстриг на ней ровный крест.

— Вы убедились, — обратился к нам с вымученной улыбкой профессор,— как быстро, безболезненно и чисто она бреет?

Я не знал, смеяться или плакать. Как это все понять? Почему так глумятся над нашей знаменитостью? И почему он позволяет так издеваться над собой? Неужели это тот самый человек— предмет нашей гордости и славы,— о котором мы столько слышали и которого так жаждали увидеть?

А в это время на экране снова появился молодой человек, на сей раз с комплектом женской одежды — прозрачной кофточкой и мини-юбкой.

— Это самая последняя модель Христиана Диора, — объяснил он.— Сейчас уважаемый профессор примерит её и покажет вам её достоинства.

И что же? Знаменитость, похвалив качество материала и фасон костюма, на глазах почтенных зрителей разделся и остался в одних шортах. Чтобы кофточка лучше облегала фигуру, принесли бюстгальтер и надели его на волосатую грудь Машхур оз-Замана. Затем с преогромным трудом натянули на него юбку. Можете себе представить, как выглядел знаменитый учёный — начисто сбритые усы и борода, выстриженные крест-накрест волосы, прозрачная блузка и мини-юбка!

Сделав вызывающее движение животом, профессор Машхур оз-Заман, как заправская манекенщица, прошёлся по сцене.

— А этот шиньон,— произнёс молодой человек непонятное мне слово,— один из лучших в мире. Его невозможно отличить от естественных волос. Сейчас вы в этом сами убедитесь,— и, не долго думая, напялил шиньон на голову знаменитости.

— Совсем как свои, не правда ли? — обратился профессор к зрителям, кокетливо улыбаясь.

Но это было ещё не все!

Молодой человек снова исчез и вернулся с какой-то коробкой и в сопровождении неизвестной дамы. Она вынула из коробки содержимое и быстро принялась раскрашивать физиономию почтенного учёного, приговаривая:

— Перед вами помада фирмы такой-то, а это румяна фирмы такой-то. Вот лучшие в мире искусственные ресницы, а это уникальный лак для волос…

Короче говоря, за считанные минуты дама успела так разукрасить лицо бедного профессора, что, если бы не его волосатые ноги, можно было бы подумать, что сама Элизабет Тейлор появилась перед нами.

В свою очередь, профессор так ломался и кривлялся перед зрителями, словно всю жизнь только и делал, что исполнял женские роли.

— Если хотите нравиться мужьям и быть привлекательными, всегда пользуйтесь косметикой» фирмы «Иран-оборудование»,— произнёс наш кумир, даря нам самую обворожительную улыбку.

Мы сидели у своих телевизоров, потрясённые всем увиденным, и думали: что же ещё собираются проделать над гордостью и славой страны — уважаемым нашим профессором?

Молодой человек не заставил долго ждать и появился на экране с парой прозрачных нейлоновых чулок и туфельками на высоких каблуках. Поразглагольствовав о прочности и красоте этих предметов, он натянул чулки и туфли на ноги Машхур оз-Замана. Профессор проковылял по сцене взад и вперёд, сделал кокетливое движение бёдрами и направился к кровати, расположенной в углу сцены.

— Кровати фирмы «Иран-оборудование»,— комментировал в это время диктор,— самые лучшие, удобные и мягкие кровати в мире.

— Хороший сон обеспечивается только кроватями «Иран-оборудование»,— подхватил профессор и разлёгся на рекламируемой кровати в такой кокетливой и жеманной позе, что можно было подумать, будто это Софи Лорен готовится к съёмке любовной сцены.

Через неделю мы с другом встретили Машхур оз-Замана на улице. Он ехал, развалившись на заднем сиденье роскошного лимузина последней марки.

— Видно, разбогатеть не так уж трудно,— подмигнув мне, с улыбкой промолвил друг.— Немножко терпимости и беспринципности— вот в чем секрет успеха!

Эксгумация

Я шёл на поминки Джамаля-аги, который три дня назад трагически погиб в автомобильной катастрофе. По пути встретил Садека, нашего общего с Джамалем-агой друга.

— Ты куда? — спросил он.

— На поминки Джамаля-аги. Пошли вместе!

— Нет, я не пойду.

— Дела не позволяют?

— Нет. Я до самой смерти своей ни о каких поминках и похоронах ни друзей, ни знакомых слышать не желаю! — с горечью выпалил он.

— Что так?

— А вот что. Лет десять — двенадцать назад умер мой друг — армянин Арменак. Я очень горевал — такой был милый, приятный, добрый человек. Узнал я об этом от Жоржа, двоюродного брата Арменака, которого встретил через три дня после его смерти.

— Дней пять назад,— рассказал он,— зашёл наш бедный Арменак в какую-то закусочную, выпил, съел несвежую колбасу, отравился и вот…

— Что ж это меня на похороны не позвали? — огорчился я.

— По правде говоря,— печально покачав головой, отвечал Жорж,— мы и сами-то на похоронах не были. Несчастного после смерти отправили в морг. Так как никто из нас туда не обратился, его через несколько дней погребли как неопознанного. И вся беда в том, что бедного Арменака похоронили на мусульманском кладбище, так что мы не можем даже устроить поминки и совершить прочие христианские обряды.

— Да как же это не различить, кто был покойник: мусульманин или христианин? — спросил я.

— Единственное различие между нами, христианами, и вами, мусульманами, это то, что вы делаете обрезание младенцам, а мы нет. Но в последнее время, когда появился новый американский способ этой операции и медицина признала гигиеничность обрезания, мы тоже стали прибегать к нему. Арменак — мир праху сто — был обрезанным, и потому врач, конечно, никак не мог установить, был ли покойный мусульманином или христианином. К несчастью, при нем не оказалось никаких документов, удостоверяющих его личность; была только маленькая фотография, но ней-то мы и узнали его, когда наконец обратились в морг.

— За чем же теперь дело стало? — спросил я.

— Мы хотим перенести труп Арменака на армянское кладбище,— печально продолжал Жорж.— Но говорят, что это нам не удастся, так как ваша религия запрещает тревожить усопших. Эксгумация проводится только с разрешения судебного врача и прокурора в тех случаях, когда причина смерти не ясна.

— Да, дело сложное. Надо хорошенько подумать, что тут можно предпринять.

— Ах, если бы ты помог нам! — растроганно воскликнул Жорж. — Мы были бы тебе бесконечно благодарны, а его жена и дети просто боготворили бы тебя. Подумай, несчастный не может вернуться к своим единоверцам, как он мучается сейчас! Ты сам несколько лет дружил с Арменаком, знаешь, какая у него была чувствительная душа!

При этих словах Жоржа покойный Арменак как живой встал у меня перед глазами. Ожили воспоминания прошедших дней, и глаза мои наполнились слезами. Хотя он был армянином, а я мусульманином, это не мешало нашей дружбе. Покойный был поклонником Орфи Ширази[112], любил Хафиза и Хайяма. Стихи этих великих поэтов не сходили с его уст. Он говорил, что каждый человек в этом мире достоин любви, а то, что разделяет нас,— всего лишь укоренившиеся предрассудки и отживающие традиции. На самом же деле никакой разницы между людьми нет.