И чтобы не ударить в грязь лицом и закрепить впечатление о себе как о влиятельной персоне, я небрежно добавил:
— Ведь если я даже среди ночи позвоню министру здравоохранения, он меня выслушает и тут же выполнит любую мою просьбу. О других уж и говорить не приходится!..
На следующий же день родственники Мортазы привели его ко мне, чтобы я срочно договорился по телефону об устройстве его в больницу, где — Аллах велик! — несчастный, может быть, и излечится от наркомании.
С помощью друзей и влиятельных особ я начал действовать. Ведь жаль в самом деле — пропадает человек!
Не буду описывать, с каким трудом мне удалось связаться с директором крупной больницы на три тысячи девять коек и договориться с ним о встрече.
Когда мы с Мортазой вошли в кабинет директора больницы и я отрекомендовался, бедняга Мортаза в знак уважения к моим многочисленным титулам и званиям даже никак садиться не хотел и все раскланивался. Но — Аллах свидетель — на директора это не произвело ни малейшего впечатления, он не только не приподнялся мне навстречу, но даже не оторвал глаз от бумаги, которую держал в руке для пущей важности. Я почувствовал, что заряд пущен вхолостую. Чтобы и дальше не сплоховать, я напряг память, соображая, с кем бы господин доктор мог быть знаком. И тут мне пришло на ум внушительное имя: Эззат оль-Мамалек[102]! Не долго думая, я приятно улыбнулся и сказал:
— Господин доктор!.. Не помню, позавчера или третьего дня я был в гостях у господина Эззат оль-Мамалека, все наши были там; так вот, вспоминали мы друзей, и когда речь зашла о вас, то господин Эззат оль-Мамалек очень высоко о вас отозвался!
Услышав имя Эззат оль-Мамалека, доктор оторвался от бумаг и уставился в мои лживые глаза. Я сидел как на раскалённой сковородке. Вот сейчас господин директор больницы скажет, что никакого Эззат оль-Мамалека знать не знает,— и все кончено!
Но улыбка, которая пробежала по губам господина директора, дала мне понять, что если он с Эззат оль-Мамалеком и не состоит в родстве, то по крайней мере знаком.
Самым ласковым и любезным тоном — чего уж я никак не ожидал — господин директор переспросил:
— Эззат оль-Мамалек?!
— Да! — подтвердил я. — Вы даже не представляете себе, как он вас расхваливал!
— Вы имеете в виду старшего Эззат оль-Мамалека? — с той же улыбкой, но несколько удивлённо протянул директор.
Чувствую, что старший Эззат оль-Мамалек либо умер, либо живёт в Европе. В висках начинает стучать — ну, думаю, не оплошать бы! Беру себя в руки и уверенно отвечаю:
— Нет, не старший Эззат оль-Мамалек, конечно. Я говорю о его племяннике!
— Ах да!.. Это тот, что сейчас министр этого самого… как его? Напомни, пожалуйста!
Я стал пальцем, как дятел клювом стучать по лбу, всем своим видом показывая, что мучительно вспоминаю, какое же министерство возглавляет Эззат оль-Мамалек. Хорошо, что сам господин доктор вскоре вспомнил:
— Ах да… как же, как же! Он — министр по распределению ветра в Центральных областях!
— Да, да, точно, он самый! — подхватил я.
— Неужели позавчера вы были у него в гостях? — с ещё более любезной улыбкой спросил директор.
— Да, это же один из моих самых близких и лучших друзей. Удивительный человек! Несмотря на свою колоссальную загруженность, он никогда не забывает своих приятелей.
— Да, верно, и мне очень хотелось бы повидаться с ним…
Вот уже давно…
Я восторженно перебил его:
— Да когда вам будет угодно! Только слово молвите — и мы пожалуем к вам в гости!
Господин директор взял со стола свой заграничный портсигар и протянул сперва мне, потом Мортазе.
Мортаза ёрзает на стуле, с уважением смотрит на меня. А я спокойно поддерживаю беседу. Дело идёт на лад, пущенная в темноте стрела попала в цель. Доктор распространяется о высоких моральных качествах, о всяческих достоинствах племянника господина Эззат оль-Мамалека, я ему подпеваю, тоже нахваливаю бесчисленные добродетели господина министра по распределению ветра в Центральных областях.
Директор ударился в воспоминания о ночных бдениях за покерным столом в обществе племянника Эззат оль-Мамалека и припомнил о том, что господин министр любит блефовать и что он, доктор, несколько раз ловил его на этом. Одним словом, самая задушевная беседа пошла.
— Да, так чем же я могу быть вам полезен? — спохватился наконец мой любезный собеседник. — Рад буду оказать любую услугу.
Тут я и представил ему Мортазу: мой старый друг в последнее время пристрастился к «западной цивилизации», вот, мол, привёл его к вам в уповании, что вытащите человека из этого страшного омута.
— Аллах свидетель,— смутился директор, поправляя очки,— мне совестно перед младшим Эззат оль-Мамалеком, что я вынужден отказать вам в такой малости. Но клянусь, если не вашей бессмертной душой, то самим Эззатом (не забудьте, кстати, передать ему моё почтение), что свободных мест у нас нет совершенно. Однако разрешите, я позвоню в другую больницу, на четыреста пять коек. Возможно, там и найдётся местечко.
Он тут же снял трубку, набрал номер, поговорил с директором четырестапятикоечной больницы. Затем написал записку, с которой нам в ту больницу следовало пойти, там обещали заняться Мортазой.
Мы взяли записку, поблагодарили и, учтиво распростившись, покинули кабинет. Директор, провожая нас, все повторял, чтобы я не забыл передать привет младшему Эззат оль-Мамалеку.
Мы быстренько направились в указанную больницу. По дороге я, сам уже уверовав в то, что позавчера был в гостях у младшего Эззат оль-Мамалека, расписывал Мортазе достоинства господина министра.
Являемся мы в четырестапятикоечную больницу, а нам говорят: господин директор уже ушёл, приходите завтра утром. День прошёл, а Мортазу я не пристроил. Пришлось поделиться с ним последними грошами, чтобы, не дай бог, до излечения он не умер с голоду.
На следующее утро, как условились, Мортаза зашёл за мной и мы снова отправились в больницу. После долгих препирательств со сторожем, медсёстрами и санитарками удалось наконец пройти к директору.
Я отрекомендовался, изложил свою просьбу, передал записку директора тритысячидевятикоечной больницы. Здешний директор прочитал её и говорит:
— К сожалению, у нас нет мест.
— Как нет? Почему же вчера, когда директор той больницы звонил вам, вы ничего не сказали?
— Я ещё вчера сказал, что мест у нас нет,— отрезал здешний директор. — А эту записку он написал для отвода глаз, чтоб легче было от вас отделаться!
Я принял серьёзный и внушительный вид.
— Что вы говорите, доктор? Я один из друзей младшего Эззат оль-Мамалека, который является шефом директора той больницы. Как вы можете…
— Послушайте, уважаемый,— перебил меня этот невежа,— я не знаю ни Эззат оль-Мамалека, ни Залил оль-Мамалека[103]! У нас всего тридцать коек для наркоманов. Из этих тридцати десять всегда в резерве, то есть если бы они и были свободны, то все равно без распоряжения сверху мы права не имеем их занять. Остаётся двадцать коек, на которые огромная очередь — на полгода вперёд. Вы тоже можете записаться в эту очередь, через полгода посмотрим, что будет.
— Как это так! — возмутился я. — Что же прикажете делать моему приятелю-наркоману?
— А что он делал до сих пор? — очень спокойно поинтересовался доктор.
— Курил героин!
— Ну пусть и курит, ничего с ним не случится! Я вконец рассвирепел:
— Господин доктор, как же в таком случае быть с постановлением о борьбе с развратом и наркоманией?! Если этого несчастного застукают при покупке или курении героина, его же засадят в тюрьму!
— Это уж нас не касается,— пожал плечами директор.— Надо так покупать и так курить, чтобы не попадаться полиции!
— И это все, что вы мне можете сказать?
— Да, все!
Боже мой, что же делать? Как мне держать ответ перед этим беднягой, который с надеждой следует за мной? Назвать бы ещё. нескольких влиятельных лиц, выдав их за своих ближайших друзей, да что-то ни одной фамилии вспомнить не могу. Ведь вчера имя Эззат оль-Мамалека совершенно случайно пришло мне на ум. Везёт-то не каждый день!