— Старина, а тебе куда?

— Я тоже выйду где-нибудь здесь, где можно,— ответил Аббас.

— «Где-нибудь здесь» — это не место! Куда тебе надо?

— На вокзальную площадь.

Шофёр, в противоположность тому, как обычно делают все таксисты, вёл машину, не останавливаясь перед теми, кто поднимал руку, никого не подсаживал.

Проехав ещё немного, он открыл «бардачок». Там было полно мелких и крупных купюр.

— Возьми! — сказал водитель.

Аббас не понял и вопросительно посмотрел на него.

— Послушай, старина! Ты не стесняйся, бери сколько надо. Дорога у тебя дальняя, пригодится.

Кровь обдала Аббаса горячей волной, все тело его запылало; чуть не плача, он пролепетал:

— Спасибо, дорогой, мне не надо.

— «Спасибо», «не надо» — этих слов я не понимаю,— отрезал водитель.

— Клянусь вашей душой, мне не надо, у меня есть,— убеждал его Аббас.

— Да сколько же можно тебя уговаривать?! Не возьмёшь денег— не выпущу из машины.

— Да нет же, у меня правда есть деньги. Я не вру.

— Может не хватить.

— Да у меня сто туманов. Этого вполне хватит.— И тут же подумал: «Бог мой, как бы не оказаться вруном». Он сунул руку в карман и достал деньги. Там была одна ассигнация в пятьдесят туманов, несколько по десять и по пять.

Когда водитель остановил машину, Аббас хотел расплатиться. Шофёр не брал денег. Аббас настаивал, а тот отказывался. В конце концов Аббас сказал:

— Ну хотя бы на бензин возьмите!

Водитель взял пятидолларовую бумажку и три тумана отдал сдачи.

— Взял, только чтобы ты не обижался,— сказал он.

Аббас не шёл по улице, а летел. От разговора с таксистом на душе его стало так тепло и радостно, что на какое-то время даже притупилась острота предвкушения встречи с семьёй Он думал об этом простом., сердечном человеке: «Где те кретины, которые всегда твердят: «Этот народ туп, эта нация глупа!» С каким удовольствием я набил бы им морду!»

Глядя на его крепкие бицепсы и тяжёлые кулаки, можно было не сомневаться в том, что он вполне способен привести свою угрозу в исполнение. К тому же он был вспыльчив и в гневе мог бы сразиться с самим Шемром.

Господин Техрани улыбался мысленно, вспоминая Аббаса, когда услышал мягкий голос водителя:

— Как бы мимо не проехать!

Они подъезжали к нужному месту. Господин Техрани сунул руку в карман и высыпал водителю все имевшиеся деньги. Дружбу, человечность, душевную связь с людьми ему не хотелось омрачать какими-то подсчётами Его одарили, и он отплачивал тем же. Друзья получают и дарят подарки и не оценивают их мерками торгашей.

— Вот здесь я сойду, дорогой.

— Будь здоров,— притормозив, попрощался водитель.

— До свидания, брат. Счастливого пути!

— До свидания, друг!

Господин Техрани захлопнул дверцу и зашагал вперёд. Согретая чувством братства и товарищества кровь будоражила его — ему хотелось плясать, плакать, смеяться. Пусть те, кто отгородились от мира железными стенками машин, проносятся мимо и обдают тебя грязью. Достаточно знать, что есть на свете хотя бы один человек с добрыми тёплыми глазами, открытой улыбкой, с рукой, протягивающей тебе фисташку, чтобы жизнь твоя расцвела, стала терпимой и осмысленной.

Разгорячённый господин Техрани жадно, с удовольствием вдыхал холодный воздух и думал: «Пусть я был отравлен ядом беспросветности, одиночества, отчаяния, пусть этот яд разлился по моим жилам, но, пока я нужен людям, у меня есть противоядие, мне ничто не страшно».

Бред сумасшедшего в тесной раскалённой железной клетке

Я останавливаюсь на углу улицы. Поодаль стоит шикарный молодой человек. Автомобили, автобусы, грузовики проносятся мимо.

Появляется такси. Молодой человек поднимает руку, такси останавливается. Молодой человек говорит что-то водителю, садится в машину. Подхожу я. Молодой человек собирается захлопнуть заднюю дверцу, но я задерживаю её и спрашиваю водителя:

— До Фоузие можно?

Водитель молчит. Только смотрит на меня. Как будто хочет сказать: «Садись же, не тяни!»

Я быстро сажусь. Впереди сидит девушка (или женщина?), несколько толстоватая, более литературно — полноватая. Упитанная? Нет, это уже нелитературно. Пухленькая? Девушка пухленькая-мухленькая? Нет, «пухленькая» — это с оттенком секса, а в этой тесной раскалённой железной клетке можно услышать любой запах, кроме запаха секса: запах пота, запах водки, которую неумеренно пили вчера допоздна, запах чеснока, который — откуда мне знать — мог быть закуской к водке, и прочие не более приятные запахи.

Машина чуть отъехала и снова остановилась: с поднятой рукой стоит толстый мужчина (нет, не толстый — здоровенный), с ним — мальчик, они садятся в такси рядом с нами.

Шикарный молодой человек сидит слева от меня. На нем кофейный костюм (нет, не кофейный — кофе с молоком). Розовая рубашка (нет, не розовая — цвета цветущей айвы, а может быть, с оттенком хурмы). И кофейного цвета галстук (с рисунком— темно-кофейное на светло-кофейном). У него тёмные очки, в руках портфель а-ля Джеймс Бонд, тоже кофейного цвета. Как он любит кофейный цвет! Наверное, и на службе он пьёт все время кофе — чёрный или с молоком. Похоже, недавно окончил институт и поступил на службу. И все воспринимает очень серьёзно

Помню, как много лет назад, когда я был учителем в женской гимназии, я задал девушкам сочинение на тему «Какой цвет вы больше всего любите?». (Я знал, что тема глупая, но, во всяком случае, не хуже, чем «Что важнее — знания или богатство?».) Все написали: «Зелёный, красный, синий, оранжевый, розовый» — радостные и весёлые цвета. Только одна написала: «Кофейный».

Я был поражён Я только что окончил институт. Там в течение целого учебного года мы занимались изучением психологии, и я полагал, что имею опыт психолога. Я сделал вывод, что девушку гложет тоска, быть может, она влюблена. (В те годы все девушки, от мала до велика, были влюблены. Никто тогда не думал о сексе — все мечтали о любви.) Через два дня девушка попросила разрешения выйти во время урока, поднялась из-за стола и вдруг потеряла сознание — упала в обморок посреди класса. Я страшно испугался. Ужаснулся при мысли, что она отравилась. (Два месяца назад одна ученица этой же гимназии приняла яд и умерла.) Одноклассницы перенесли девушку в канцелярию, а оттуда директор и завуч отправили её домой. Ничего особенного. (Ничего особенного?) Ей стало лучше, и она снова вернулась в гимназию. Мне хотелось хотя бы ещё раз встретить её и спросить, какой цвет ей нравится больше после этого случая. Я был уверен, что она назвала бы любой, кроме кофейного.

Молодой человек поставил свой кофейный портфель между ног. Мужчина справа расставил ноги, между ними на край сиденья посадил мальчика. Я был стиснут с двух сторон. Я сидел, крепко сжав колени, развернув ноги к двери. Подобно дамам, которые позируют для женских журналов.

— Ага, после Фоузие вам куда? — спросил молодой человек у водителя.

— А куда я могу ехать? Я должен ехать или прямо, или налево завернуть, или направо.

— А улица Тахте Джамшид случайно вам не по пути?

— Нет,— твёрдо ответил водитель.

Любезно, вежливо, даже подобострастно говорю:

— Если вы соизволите ехать прямо, то для вашего покорного слуги будет большим удовольствием остаться в вашем распоряжении до перекрёстка Колледж.

Водитель молчит. Я доволен, что по крайней мере не услышал отказа.

Останавливается. Сажает молодого худого офицера или, может быть, сержанта с нашивками военно-воздушных сил, у которого в руках такой же портфель, как у шикарного молодого человека, а-ля Джеймс Бонд, только чёрного цвета. Водитель немного потеснился. Полноватая, более или менее упитанная, в меру пухленькая девушка или молодая женщина придвинулась к водителю. Молодой человек умещается свободно. Сложнее втиснуть портфель. Молодой человек хочет закрыть дверцу. Она не закрывается. Он открывает её и снова пытается захлопнуть. Дверца снова не поддаётся. Молодой человек ещё раз открывает и с силой захлопывает её.