По мнению пилотов спасательной эскадрильи, в их управлении «икаров» было только два: молодой, но уже тучный, с лоснящейся физиономией Эдвард Гладиков и Иван Иванович Воеводин, возраста неопределенного, характера непонятного, в действиях вроде бы неуправляемого.

Конец месяца. Командиры подразделений нервничают, потому что лето прибавило работы, а пилотам для выполнения ее нельзя увеличивать санитарную норму. Рыдают телефоны, связанные с управлением, и, если план нельзя скорректировать, как-то само собой прикрываются глаза на нарушения.

И вот кое-кто из рабочих неба, поддаваясь уговорам вечно спешащих заказчиков, допускает переналет. Тому, кто тянется за рублем, это выгодно: каждый оборот винта вертолета «вырубает» из воздуха больше двух копеек. Самые «хитрые» подменяют барограммы, переработанные часы оставляют в «загажнике» на завтра, послезавтра, еще на день, пока не накопится столько, что хоть не летай, а не торопясь оформляй документы для бухгалтерии. И оформляют в нелетные дни или когда нет работы.

По закону за такие штуки должны гнать из авиации. Гонят. Если обнаружат. А кто обнаружит? В начале месяца так и жди из-под кустика Гладикова: «Стоп! Прошу ваше пилотское свидетельство!» В конце можешь работать до обморока, а инспектора нет. Исчезают, растворяются в синем мареве тундры. Но далеко не все. Иван Иванович Воеводин в конце месяца никогда не берет отгулы, даже если ему предлагают. А именно в его зону «догляда» входит горюновская ОСА. В любое время суток Воеводин может на любой временный аэродром и с неба свалиться, и без помощи каюра «на оленях прибежать».

«Газик» резко тормознул, и дремавший Воеводин ткнулся головой в лобовое стекло. Попутный ветер затащил в кабину облако едкой выхлопной гари. Павел Горюнов, сын и личный шофер комэска, довольно улыбался, наблюдая, как пассажир внимательно рассматривает в зеркальце бордовую засветку на лбу.

— Бурундук чуть не попал под колеса! А в общем, остановились по вашей просьбе, товарищ инспектор, возле Черной Брамы. Прошу на выход!

Воеводин осторожно слез с подножки, вынул из кармана пятак, потер им шишку над сивой бровью.

— Бурундуки здесь не водятся, но все равно вы парень храбрый, — сказал он, — спящего ударить можете. А если я попробую на прочность вашу курносую физиономию?

Павел не испугался, знал, инспектор очень выдержан и драться не будет. Да и не шкодник был Павел Горюнов.

— У бурундука сосульки на ушах висели, значит, полярный, — лениво сказал младший Горюнов и на ладошке протянул ключи от зажигания: — Просю!

— Предлагаете мне сесть за руль?

— Как? — не понял Паша. — Слушайте, инспектор, вы не хотите пройтись пешком до летчиков и поразить их своим появлением? Доверяете за меня? (Одесский говорок Павел привез с Черноморского флота, где отслужил действительную, и очень гордился этим.)

— Не понимаю, Павел Михайлович?

— А чего меня понимать? — сказал Паша, немного сконфуженный обращением к нему, салаке среди полярных китов, по имени-отчеству. — Сказали остановить у Брамы. Вот она скала! Дальше ваши коллеги делают так: выхватывают у Паши ключи, чтобы Паша не опередил их на колесах, потому как Паша всегда имеет интерес предупредить летчиков. А сами… — шофер скорчил презрительную гримасу. — Сами тихонько подбираются к летчикам и ждут, когда можно будет к чему-нибудь придраться. Просю взять ключики!

— Многие так поступают?

Младший Горюнов не хотел врать, замешкался с ответом.

— Не будем говорить о них громко, но за тот месяц я привозил толстячего из управления… Зачем же, извините, вы приказали бросить якорь тут?

— Поигрались словами, и хватит, Павел! Теперь давайте серьезно. Вы как бы подъехали с этого места к вертолетной площадке?

— А вон под кормой Брамы плывет мягкая дорожка.

— Вот поэтому и остановил я вас. Эта мягкая дорожка называется воргой-тропой для езды на нартах. Нам ехать по ней нельзя. Вездеходовскими шинами мы воргу помнем, сорвем траву, кусты. А под нами в четырех дюймах вечная мерзлота. Вырвем шинами растения, солнце за день все растопит, тропа захлябнет. Оленям трудно будет тянуть нарты.

— Популярно! Каюры вспомнят нашу маму по-русски!

— Вот именно… Лучше сделаем крюк по основной дороге, чем разрушать воргу.

— Есть! — Павел улыбнулся и вытянул руки по швам. Только сейчас Воеводин обратил внимание, что на юноше не новая, но чистенькая флотская форма без погон. — Катер подан, прошу вас, товарищ инспектор…

Подъехав, Воеводин не увидел на площадке вертолета. Белели свежевыкрашенные цистерны с горючим, на высоком столбе подрагивал ветром полосатый «колдун», из оранжевого домика, поставленного на бревенчатые полозья, слышались звон гитары и надтреснутое контральто авиатехника Галыги: «…Пишет друг, что летали в Сидней, что садились в Париже и Вене. Наши рейсы немного скромней — все туда, где кочуют олени…». Рядом с крылечком кучка сизо-белых кирпичей местного производства, на них лежала и грела коричневый бок жирная кошка. В пяти шагах от крыльца, у подножия высокой радиоантенны, бугорок, увенчанный неболь шим дюралевым крестом и металлической дощечкой с надписью:

Год назад полосатый Сафроныч, взятый на воздушную прогулку, убоявшись грозового раската, выпрыгнул из открытой двери пилотской кабины вертолета с высоты пятьсот метров.

На западе фиолетовую зябь Хибинских гор прерывала базальтовая скала Черная Брама, похожая на баржу, выброшенную штормом на отмель. Она будто плыла по зеленой равнине в горячем струящемся воздухе. От цистерн тянулись запахи бензина и мятой морошки. Ягода отдельными лоскутами желтела и на поле аэродрома.

Воеводин, поводя хрящеватым носом, пошел на острый запах бензина и около заправочной колонки остановился перед серым пятном. Топливо крупными каплями падало из-под вентиля на землю, моментально испарялось, оставляя на отравленной жухлой траве темно-серебряную пленку этила.

— Сгореть хотите? — спросил он подошедшего Галыгу. Тот виновато заморгал красноватыми веками и поспешно вытащил из кармана замасленного комбинезона разводной ключ.

— Бу сделано!

— Работы много вертолету?

— Не дюже. Богунец повез на обогатительную фабрику подшипники, и останется нам выполнить санитарное задание к пастухам.

— Роженица? — поинтересовался Воеводин, наблюдая за техником, споро подтягивающим бронзовую гайку крана.

— На скором ходу каюр ногу снял с полоза, попался камень, завернул ее под нарты. Переломы, и ступня в кусочки… Слухайте, вертается Богунец!

Ничего не воспринимали уши Воеводина, кроме противного гуда комаров, редких под ветром, но кусающих до крови. Да и Галыга скорее услышал вертолет шестым чувством хозяина машины. И не ошибся: вскоре на окоеме появилась черная клякса, и донеслось слабое тарахтение двигателя.

Не нравился Воеводину летный почерк Богунца, пилотировал он на грани дозволенного, бросал машину в крен резко, выводил рывком. Манера полета походила на характер летчика. Казалось, он постоянно борется с вертолетом, понукает его, навязывает транспортной машине норов истребителя. После полета на выручку буксира «Крепкий» Горюнов взял вину на себя за поломки Богунца, но Воеводин не совсем поверил комэску, хорошо зная летные повадки увлекающегося пилота.

На этот раз Богунец заходил на посадку вяло и медлительно. Воеводин сделал несколько шагов в сторону и увидел за оранжевым домиком Павла, размахивающего большим красным полотнищем. И Галыга воткнул тайком около заправочного пятачка алый флажок. Оба предупреждали экипаж, что в их гнезде появился чужой.

Богунец вышел из вертолета, закурил и направился к домику. Русые лохмы не причесаны, а все равно лежат крупными тугими кудрями. Загорелое полное лицо не портят чуть заметные оспинки. На могучей шее завязано узлом несвежее вафельное полотенце. Богунец на ходу вытер мокрый лоб его концом. Под шевретовой коричневой курткой, надетой прямо на голое тело, бугрятся сильно развитые плечи, бугры выпирают вперед, и от этого он кажется немного сутулым. Широкий пояс ремешками держит саамские таборы из белой замши, натянутые чулком, и видно, как с каждым шагом под матовой оленьей кожей играют мышцы кривоватых ног.