– Ты хочешь спросить, что станется с будущими царствами и царями? – спросил Менахем и сам же ответил на свой вопрос: – А ничего не станется: грядет полнота времени, цари и царства исчезнут, ибо близок час, когда «Господь сотрет препирающихся с Ним; с небес возгремит на них и будет судить концы земли, и даст крепость царю Своему, и вознесет рог помазанника Своего»[298].

– То есть, другими словами, – сказал Николай, бросив в сторону Ирода насмешливый взгляд, – царства и цари исчезнут и на всей земле установится новое царство с единым для всех царем?

– Истинно так, – подтвердил Менахем.

– Кто же будет этот единый царь над всеми людьми во всех концах земли? – спросил Николай, не скрывая иронии.

– Мессия[299], – кратко ответил Менахем.

Николай Дамасский оживился, почувствовав себя на любимом коньке.

– Но как этот Мессия станет управляться со всеми людьми, если люди такие разные? – спросил он. – Ведь не станешь же ты возражать против того, что одним людям дано больше, а другим меньше, одним предназначено быть свободными, а другим рабами, одни рождаются богатыми, а другие бедными?

– Люди одинаковые, – сказал на это Менахем. – Все они созданы по образу и подобию Господа Бога нашего, а разными их сделала гордыня, которая, как сказано пророками, «споткнется и упадет, и никто не поднимет ее»[300].

Николай рассмеялся.

– Что рассмешило тебя? – спросил Менахем.

– Твоя наивность, – ответил сириец. – Ты что-то слышал, что-то читал, но и слышал и читал бессистемно, и потому в голове твоей образовалась каша. Демокрит[301] в твоем сознании смешался с Аристотелем[302], а тот и другой с Платоном, который считал, что все люди станут одинаково счастливыми, если откажутся неимущими.

Менахем улыбнулся.

– Послушай на этот счет притчу, – сказал он. – Быть может, она не столь научна, как труды упомянутых тобой мудрецов, но зато поучительна. Тебе, наверное, известна история о двух братьях Авеле и Каине и о том, что Каин убил Авеля за то, что Господь призрел на его дар, а на дар Каина не призрел? Глупая история, ибо не убил бы брат брата из-за такой малости. Ты скажешь: но ведь Каин убил Авеля! Убил. Но совсем по другой причине. Ты готов выслушать историю о том, почему случился этот тяжкий грех?[303]

– Готов.

– Ну так слушай. – Напевным голосом, будто читал молитву, Менахем стал рассказывать: – И сказала Каин Авелю, брату своему: «Поделим мир между собою». «Поделим», – согласился Авель. Взял Каин землю, а Авель стада. И условились не затрагивать один владения другого. Погнал Авель свои стада в поле, а Каин кричит ему: «Земля, по которой ты ходишь, моя!» – «А одежда, которая на тебе, не из шерсти ли моих овец сделана?» – отвечает ему Авель. «Прочь с моей земли!» – потребовал Каин. «Долой одежду из моей шерсти!» – ответил брату Авель. Погнался Каин за Авелем по холмам и долинам, пока не настиг его. Завязалась борьба. Не выдержал Каин, упал и, прижатый к земле, стал молить о пощаде: «Авель, брат мой! Нас двое на земле. Умертвив меня, что ты скажешь отцу нашему?» Сжалился Авель над Каином, освободил его. Встал Каин и убил Авеля. Медленно, долго убивал его Каин: схватив камень, но не зная, как нанести смертельный удар, он наносил ему побои по всему телу, пока не перешиб ему горло, – и Авель умер.

Менахем закончил, и все так же улыбаясь смотрел на Николая Дамасского, ожидая, что тот скажет.

– Любопытная сказка, – произнес наконец Николай.

– Притча, – поправил его Менахем. – И Платон, которого ты ругаешь за то, что в его государстве счастливыми окажутся лишь неимущие люди был вовсе не так глуп, как тебе это кажется. Во всяком случае, мы, ессеи, не чувствуем себя ущемленными оттого, что ничего своего не имеем, в сравнении с теми, кто имеет много и готов из-за этого много перешибить горло брату своему.

Тем же вечером Ирод спросил Николая Дамасского:

– Останешься ли ты еще на некоторое время в Иудее или вернешься в Рим?

– Пожалуй, останусь, – ответил Николай. – Хочу послушать другие сказки, которыми, похоже, заполнена голова твоего ессея.

– Притчи, – рассмеявшись, поправил его Ирод.

Ирод медленно выходил из состояния безумия, в которое впал после казни Мариамны. Однажды Николай Дамасский застал царя в работе над чертежами. Всмотревшись в них и обнаружив контуры дворцовых сооружений и целых городов, он поинтересовался:

– Зачем тебе заниматься тем, чем надлежит заниматься рабам?[304]

– Людям надлежит заниматься конкретными делами, – ответил Ирод. – Сказал Предвечный: «Я воздам им по их поступкам и по делам рук их»[305].

Николай Дамасский пожал плечами.

– Ну-ну… – Сам же погрузился в чтение дневника Ирода, который тот передал ему в один из первых дней его приезда в Иерусалим.

Ирод с головой ушел в строительство, чем давно собирался заняться.

В Иерусалиме, в его западной части, он в короткое время возвел роскошный дворец, украшенный двумя башнями, названными в память о покойном старшем брате и казненной им жене башнями Фасаила и Мариамны[306], и соединил дворец подземным тоннелем с Антониевой башней. Старый переход, соединявший Антония с дворцом Гиркана, он приказал засыпать. Переселив в новый дворец семью с многочисленной челядью и рабами, он отправился в Самарию, где на месте одноименного города заложил новый город, которому дал название Себаста. Город еще строился, когда он окружил его красивой стеной с зубцами и башенками протяженностью двадцать стадий[307]. Здесь он поселил шесть тысяч человек из числа своих бывших солдат и рабочих с семьями, представлявших собой жителей не только Иудеи, но и соседних стран. Им он предоставил в бессрочное пользование плодородные земли в окрестностях города, посреди города выстроил храм, посвященный Октавию, храм окружил живописной оливковой рощей, а самой Себасте и ее жителям предоставил статус самоуправляемой общины.

За две с лишним тысячи лет, прошедших со времени смерти Ирода, имя его и дела обросли множеством нелепиц. Свой вклад в это неблагодарное дело внес и Иосиф Флавий в своем обширном историческом труде «Иудейские древности», где каждая новая постройка Ирода трактуется как стремление царя задобрить ненавидевших его евреев, как очередную его попытку «обезопасить свое положение» и намерение «держать в своих руках весь народ, чтобы он менее думал о возмущении». (В чем в чем, а в заискивании перед своими подданными Ирода нельзя было упрекнуть: он был с ним одновременно и крут, когда того требовали обстоятельства, и милостив, когда народ нуждался в его защите и поддержке.)

Поскольку ни одна из построек Ирода не сохранилась, имеет смысл предоставить слово тому же Иосифу Флавию, которому были известны все постройки и города, возведенные Иродом. Для этого мы, однако, обратимся не к «Иудейским древностям», а более скромной по объему «Иудейской войне», в которой деяния великого царя описаны без предвзятости. Более того, описания Иосифа Флавия, сделанные в «Иудейской войне», представляются особенно ценными потому, что содержат в себе характеристику самого Ирода в период его глубокого духовного кризиса после казни горячо любимой им Мариамны, из которого он не без влияния Николая Дамасского только-только стал выходить, рисуют глубину его чувств к покойным отцу и матери, любви к покончившему жизнь самоубийством брату Фасаилу, а также описание его внешности. Итак, слово человеку, который воочию видел итоги преобразований, произведенных Иродом как в самой Иудее, так и в соседних странах, а также пользовался описанием внешности царя, почерпнутой из биографии Ирода, написанной Николаем Дамасским: