Поведение Ирода смутило незнакомца.

– Ты приветствуешь меня так, как если бы царем был не ты, а я, – сказал он по-гречески.

– Ты и есть царь, – подтвердил Ирод, не смея поднять на незнакомца глаза. – Мессия, встречу с которым обещал мне Менахем. Помазанник Божий.

– Христос[391], – снова по-гречески произнес незнакомец.

– Истинно так, – сказал Ирод, и только теперь осмелился поднять на незнакомца глаза.

На вид ему было не больше тридцати лет. Темные большие глаза его казались еще больше в сравнении с тонким носом и узкими губами. Длинные шелковистые волосы, ниспадавшие на плечи, были расчесаны на прямой пробор; такими же шелковистыми были борода и усы, скрывавшие нижнюю часть лица. Казалось, лицо это никогда не улыбалось, и потому глаза его, особенно привлекавшие внимание, выглядели особенно печальными.

Ирод не выдержал долгого взгляда этих глаз и посмотрел на руки незнакомца. Кисти этих рук были белые и тонкие, никогда не знавшие ни тяжелого физического труда, ни меча воина. Было во всем облике незнакомца и исходящем от его белоснежного хитона аромата нечто такое, что обнаруживало в нем одновременно пророка, помазанника и царя. Подумав так, Ирод хотел было снова поклониться в ноги незнакомцу, но тот удержал его.

– Кто этот Менахем, о котором ты упомянул? – спросил он.

– Ессей, – коротко ответил Ирод.

– Я знаком с некоторыми людьми из числа этих праведников, – сказал незнакомец. – Он знает меня?

– Он умер, – так же коротко произнес Ирод.

– Жаль, – сказал незнакомец. – Я бы хотел познакомиться с ним, расспросить его, откуда ему стало известно обо мне.

– Он пророк, – сказал Ирод.

– Пророк? – переспросил незнакомец. – Нигде в мире, где мне довелось побывать, я не встречал такого множества пророков, как в Иудее. Здесь их так много, что уже не знаешь, кому из них верить, а кто попросту шарлатан. И что самое удивительное, все их пророчества строятся на том, что им привиделось во сне. Иудейские пророки большие любители поспать. Я, например, тоже люблю поспать. Но мне при этом снится такая чепуха, о которой потом становится неловко вспоминать, а уж тем более рассказывать даже самым близким людям. А как с этим делом обстоит у тебя?

Ирод почувствовал легкую обиду за Менахема, которого не понимал никто, даже такой образованный человек, как Николай Дамасский, называвший его наивным. Менахем вовсе не был соней. Во всяком случае, в разговорах с Иродом, начиная с самой первой их встречи, когда Ирод был еще ребенком, он никогда не ссылался в качестве доказательства правоты своих слов на то, что ему пригрезилось во сне.

– Перед тем, как покинуть этот мир, – сказал Ирод, – Менахем предостерег меня от излишней доверчивости. «Будут такие, – сказал он, – кто станет объявлять себя Машиахом и царем Иудеи. Не слушай таких, гони их прочь, а того лучше – казни. Кровь этих нечестивых, вводящих тебя в заблуждение, станет твоей искупительной жертвой сыну Предвечного. Ты поймешь это, когда встретишь истинного Машиаха. Если успеешь к тому времени подготовиться лицезреть его».

– Ты готов лицезреть того, кого называешь истинным Машиахом?

– Готов.

– Другими словами, ты подготовился к встрече с Христом, а остальных, кто станет выдавать себя за царя Иудеи, казнишь?

– Казню.

– Мне следует опасаться тебя, – сказал незнакомец. – Но я не объявляю себя ни Христом, ни Машиахом, ни даже пророком. Меня зовут Эврикл, и прибыл я из Лакедемона[392], чтобы собственными глазами увидеть Храм, который ты воздвиг во славу своего Бога. О Храме этом наслышан весь мир. Я вообще много путешествую. А чтобы ты не сомневался, что я не тот, за кого ты меня принимаешь, я привез тебе в дар священный фрагмент трона Аполлона из посвященного ему храма в Амикле[393].

С этими словами незнакомец, назвавшийся Эвриклом, вручил Ироду крошечную золотую пластинку с выгравированным на ней лавровым листом, почитавшимся священным деревом Аполлона. Ирод с благоговением принял от Эврикла дар и, в свою очередь, распорядился изготовить точный макет своего Храма в Иерусалиме, изготовленный из покрытой золотом слоновой кости, и вручить его гостю.

Поверил ли Ирод в то, что Эврикл из Лакедемона оказался вовсе не Мессией, встречу с которым обещал ему перед смертью ессей Менахем? Полагаю, что нет. Во всяком случае, радушие, какое было оказано чужеземному гостю Иродом и по его настоянию всеми его домочадцами, равно как приглашение поселиться в царском дворце на срок, который сам гость сочтет для себя желательным, позволяют с достаточной степенью уверенности говорить о том, что Ирод воспринял его отказ признаться в своей мессианской миссии в Иудею как тайну, о которой до поры до времени не должен знать никто, кроме одного Ирода. И Ирод принял условия сохранения тайны, предложенные ему гостем, в то же время в любую минуту готовый признать его сыном Предвечного, как только он сочтет, что время такое наступило. До тех же пор Ирод решил не подавать виду, что ему известна правда о незнакомце с печальными глазами, и вести себя так, как если бы он поверил гостю, что тот не мессия, наблюдавший за ним от самой Кесарии, а обыкновенный любитель странствий, который нашел приют в царском дворце.

С появлением в Иерусалиме Эврикла в семье Ирода не произошло никаких изменений. Александр и Аристовул по-прежнему избегали встреч с отцом, его сестра Саломия и старший сын Антипатр возмущались этим, объясняя их поведение не столько непреходящей тоской по матери, казненной по приказу Ирода, сколько врожденной спесью, не позволявшей им снизойти до общения с простолюдинами. Между теми и другими метался Ферора, в жилах которого текла та же кровь, что и в жилах его сестры и царствующего брата, но который понимал и своих племянников-сирот, в особенности ценил усвоенный ими за время учебы в Риме независимый взгляд на мир и свое место в нем, лишенный иудаистской зашоренности, расписывающей в деталях каждый шаг, который вправе совершать или не совершать под страхом неминуемой кары каждый благочестивый еврей.

Приезд Эврикла, впрочем, внес в обострившиеся отношения между членами семьи Ирода некоторое умиротворение. Спартанец одинаково легко находил общий язык как с Александром и Аристовулом, с одной стороны, так и с Антипатром, с другой. По тому, как легко и непринужденно входил он в общение со всеми ими, можно было подумать, что лучшего друга и доброго советчика, чем Эврикл, у сыновей Ирода никогда не было. Ирода радовало это обстоятельство, и он мысленно не раз благодарил покойного Менахема за то, что тот предсказал ему скорую встречу с этим необыкновенным человеком, явно несшим на себе печать всеблагого и всемилостивого Бога.

Наступившую зиму Ирод провел в разъездах по стране, чтобы, когда благочестивый гость объявит, наконец, ктó он на самом деле и призовет его на суд свой, на котором, как сказано в Писании, отвергнет худое и изберет доброе[394], успеть довести все задуманные дела до конца. В нечастные дни, когда Ирод наезжал в Иерусалим, всегда, впрочем, неожиданно, верхом на коне, как простой воин или нарочный, прибывший с очередным сообщением из одного из городов или областей Иудеи, его вниманием всецело завладевал Николай Дамасский. Той зимой ученый сириец особенно плодотворно работал над книгой о царе Иудеи, и потому его интересовали все, даже самые незначительные детали из жизни царя. «Истина в подробностях», – говорил при этом он.

Впрочем, в эти нечастые дни пребывания в столице Ирод не забывал и о государственных делах, требуя от своего правительства и его первого министра Птолемея подробного отчета обо всем, что успели сделать они во время его отсутствия и насколько преуспели в выполнении его приказов. От Птолемея он, между прочим, узнал и о том, что если дела в Иудее шли нормально и ни один из его приказов не оставался невыполненным, то вот что касается его семьи, тут положение дел оставляло желать лучшего. Дошло до того, что Александр и Аристовул восстановили против себя не только Саломию, имевшую большое влияние на Ирода, но и Ферору, который поначалу был всецело на стороне сирот.