Месье Клаврэ воздел руки к небу.

— В Китай!

Он подошел к Пьеру и тихо положил ему руку на плечо.

— В Китай, мой милый Пьер? А знаешь, тебе, может быть, и не мешало бы съездить в Китай! Это бы тебя встряхнуло.

Голос месье Клаврэ звучал серьезно. Пьер де Клерси опустил голову и ничего не ответил.

VII

Войдя в просторный зал ресторана, мадам Мирмо сразу успокоилась, потому что он был почти пуст. Стояли последние дни чудесного сентября, парижане были в разъездах, и еще мало кто возвращался. Вернувшись из Ла-Фульри, Ромэна Мирмо нашла Париж таким же пустынным, каким он был, когда она уезжала в августе. Поселившись в том же отеле Орсе, она снова принялась бродить по городу. На этих прогулках ее сопровождал добрейший месье Клаврэ и, раз или два, Пьер де Клерси; но Пьер, по его словам, был очень занят, и в общем после своего возвращения она встречалась с ним редко.

Вранкуры все еще были в Нормандии. Месье де Вранкур поджидал там наследство старой тетки, владевшей великолепным экземпляром «Сказок» Лафонтена[38] в издании Королевских Откупщиков[39], на бумаге большого формата, в переплете с гербом мадам Дю Барри[40]. Как раз в это утро Ромэна получила письмо от Берты де Вранкур. Она прочла его на ходу, идя вдоль набережной. Почта принесла ей также вести об ее муже. Месье Мирмо был на пути в Мешхед[41]. Он был в восторге от Персии. Дойдя до площади Согласия, Ромэна Мирмо остановилась. Она была в нерешительности. Возвращаться завтракать в отель ей не хотелось. Почему бы ей не поехать в ресторан на Кателанском лугу? Она подозвала таксомотор и велела везти себя в Булонский лес.

И вот, облокотясь о столик, она радовалась своему выбору. Ожидая, пока ей подадут, она с удовольствием оглядывала большой пустынный зал, прохладный и в то же время светлый. На поставце мягко поблескивало серебро. Почти все столики были свободны. Кое-где несколько молчаливых и одиноких посетителей. Лакеи ходили взад и вперед, с деятельным, умелым и беспечным видом. В широкое окно Ромэна видела приятную декорацию Кателанского луга, ровный песок аллеи, широкую лужайку, купы красивых деревьев с уже кое-где пожелтевшими листьями. Хоть и было тепло, все-таки чувствовалась близость осени, и это ощущение придавало особую прелесть этим мягким дням исхода лета. Между тем Ромэна Мирмо кончила завтракать. Метрдотель поставил на стол корзину фруктов.

— Прикажете кофе?

Ромэна Мирмо кивнула головой.

Она глядела на поставленные перед нею фрукты. В корзине было несколько сортов груш, винные ягоды, виноград, переложенные листьями. Ромэна Мирмо выбрала гроздь муската. Пустая кожица ложилась на тарелку, словно маленькие опорожненные бурдючки. Налитый в чашку кофе темнел круглым озерком. Ромэна Мирмо отпила несколько глотков черного напитка и закурила восточную папироску. Портсигар, из которого она ее достала, был почти пуст. Эта была одна из последних папирос, которые она привезла с собой из Дамаска.

Дамаск! Как это далеко!

И в ее памяти возник великолепный дальний город, среди зелени оазисов, у подножия гор, на границе песчаной пустыни, город замкнутых садов и свежих водометов. Ей вспомнился сирийский пейзаж, каким она его видела с высот Салайэ, куда она часто ездила в экипаже полюбоваться закатом солнца над озаренным городом. Как он был красив в этот час, со своими пальмами и минаретами, со своими несчетными кровлями, над которыми высились купола его мечетей, тяжелые желтые стены его крепости! И Ромэна Мирмо представляла себе запутанные улицы, открытые площади, переходы Большого базара, где она любила бродить. Как ей бывало приятно, вернувшись с такой прогулки, снова увидеть во дворе своего дома узкий мраморный бассейн, отражавший белый и черный камень строений, снова вдохнуть запах жасмина, раскинувшего по старым шпалерам[42] вдоль стены свои благоуханные ветви! Сколько раз она прислушивалась к журчанию воды, глядя, как покачиваются белые звезды цветов, в этом дамасском доме, который ее муж сумел сделать удобным для жилья, не нарушая его восточного облика, и наполнил драгоценными предметами: оружием, фаянсовой посудой, коврами, так отвечавшими потолкам, украшенным арабесками и выложенным перламутровыми пластинками!

Эти картины напомнили Ромэне о месье Мирмо. Судя по письму, полученному утром, он был на пути в Мешхед.

Мешхед! Это имя вдруг возбудило в Ромэне любопытство. В сущности, почему она не отправилась вместе с мужем в это путешествие по Персии? Почему не осталась в Дамаске? По-видимому, она больше, чем сама то думала, привыкла к своей восточной жизни, раз она почти сожалеет о ней сейчас. В этой жизни есть своя прелесть и своя сладость, и она охотно вернется к ней. В конце концов, для чего она приехала в Париж? Конечно, она была рада снова увидеться с Бертой де Вранкур, но Берта уже не совсем прежняя Берта. Сейчас у Берты на сердце любовь, а любовь поглощает, уединяет, отвлекает от дружбы. Берта — любовница Андрэ де Клерси. Рядом с Андрэ де Клерси что для нее Ромэна Мирмо? Пустяк.

Так кто же остается ей, Ромэне? Ромэна Мирмо иронически улыбнулась. Ей остаются старые барышни де Жердьер. Разумеется, она была рада повидаться с тетей Тиной и тетей Ниной, но что общего у нее с этими смешными особами, полными чудачеств, мумифицированными в своей узкой провинциальной жизни, сидящими сиднем в своем старом доме, расписанном Эросами и Психеями? Ее соединяла с ними только родственная связь да воспоминание о том, как они ее радушно встретили, когда, одинокой сиротой, спасаясь от тоскливой пустынности Рима, она явилась к ним в Ла-Фульри искать приют. Ромэне стало грустно. Она могла уехать, вернуться в свой восточный город, и никто бы не почувствовал, что ему ее недостает. Берте де Вранкур она не нужна, та счастлива взаимной любовью. Тетушки скоро забудут ее. Да и сама она, в конце концов, разве не такая же, как и все, эгоистка и равнодушная? Почему, например, узнав о драме, омрачившей жизнь бедной княгини Альванци, ей было не поехать тотчас же в Рим, чтобы своим присутствием дать своей подруге, по крайней мере, доказательство любви и сочувствия? Так нет же, из какого-то малодушия она все откладывала это путешествие. Теперь она корила себя в этом. Конечно, она не вернется на Восток, не заглянув в Рим и не пожив там некоторое время. Да и сколько воспоминаний зовет ее в этот город, чье имя она носит, где она так много бродила со своим отцом, чьи здания и виды были ей когда-то так глубоко привычны! Она быстро сравнила их в памяти с лесной декорацией Булонского леса. Ромэна нашла, что в нем нет линий, нет величия. Разве не то же самое и с Аржимонским парком? Зато на пикнике в Ронвильском замке, как она была рада этому итальянскому гроту, где они закусывали!

Ромэна Мирмо положила докуренную папиросу в пепельницу. Корзина с фруктами все еще стояла посреди стола. Она напомнила Ромэне ту корзину, перед которой в Ронвильском гроте Пьер де Клерси признался ей в любви; и вдруг Ромэна с удивительной отчетливостью представила себе эту сцену.

Она слышала слова Пьера, она слышала свои собственные слова. Она мысленно повторяла их себе. Чем больше она об этом думала, тем ей казалось правильнее, что она так сказала. Тем хуже для Пьера, если он не понял, если он не захотел понять! Зачем он с таким упорством продолжает ей говорить о чувстве, на которое она не хочет откликаться? В самом деле, не далее как третьего дня разве не возобновил он своих попыток с такой настойчивостью, силой и жаром, что Ромэне это было глубоко неприятно? Значит, все, чем она пыталась отвлечь Пьера от его любви, было напрасно. Пьер был настойчив, почти красноречив. И зачем она дала ему случай снова заговорить?.. Почему она не избегает встречаться с ним с глазу на глаз? Это ее ошибка; после сцены в Ронвильском гроте ей бы следовало отстранить его от себя. Она поступила неосторожно.