Его близкий друг Марсель Самба писал: «Было время, когда Матисс грелся под лучами того же солнца, что и Синьяк. Собственно говоря, он никогда не был истинным импрессионистом. Да в те годы, после Сезанна, им и нельзя было стать. Однако я знаю одно место в Сен-Тропезе, где он рисовал, сидя у сосен Синьяка, а в прелестном и гостеприимном доме Синьяка в Ла-Юн в столовой на стене висит прекрасная картина „Роскошь, спокойствие, наслаждение“,[135] которой мы восхищались в свое время в Салоне Независимых.[136] Этим ослепительным холстом отмечен период, когда Матисс серьезно и настойчиво искал себя на залитых солнцем путях школы пуантилистов».[137]
Высказывания Рене Юнга о импрессионизме или, скорее, неоимпрессионизме Матисса близки мнению Марселя Самба: «В 1896 году он выставляет семь полотен на Марсовом поле; [138] он пишет „Десертный стол“, из коллекции Фрейденберга.[139] В нем еще чувствуется реалистический дух конца века. Цвет используется им как одно из средств воспроизведения реальности. Он помогает передать такие два элемента реальности, как свет и третье измерение; яркий и чистый цвет передает свет и смягчается полутенями, когда нужно изобразить стул, помещенный в „глубине“ картины. Сразу приходят на память работы Моне: его „Галеты“ 1882 года и особенно „Завтрак“ 1873 года — интерьеры Моне-реалиста».[140]
В молодости, в дни сомнений, когда человек принужден подражанием прикрывать пробелы в своих знаниях, Матисс обращается к импрессионизму. Одно время он принимает не только его технику, но и его цели. Подтверждением могут служить деревья с легким кружевом листьев, отражающиеся в мерцающей и дрожащей воде, в картине, написанной в 1898 году.
В действительности, между такими молодыми художниками, как Матисс, и импрессионизмом или, точнее, пуантилизмом существует скорее совпадение, чем общность. В использовании чистых дополнительных цветов их соблазняет интенсивность цвета, в то время как для пуантилистов цвет — лишь уловка, с помощью которой они стремятся отобразить самое неуловимое в реальности — свет.
Это двусмысленное положение длилось недолго: «миновал медовый месяц и обнаружилась несовместимость характеров», «…чистые тона являются для пуантилистов самым тонким орудием „искусства подражания“. Матисс и молодые фовисты чувствовали, что настало время непосредственного наслаждения живописью, что нужно заставить ее передавать прежде всего чистое волшебство линии и цвета и ощутить радость от владения ими; им предписывают „веризм“,[141] а они отвечают на это пластикой и экспрессией». [142]
Итак, разрыв назрел. Осталось только выяснить его причины. Пребывание Матисса в Бретани (в 1896 и 1897 годах), разумеется, в значительной степени способствовало тому, что его искусство стало сдержаннее, глубже, обобщеннее; воздействие это не ограничивалось характером климата и особенностями света, оно вело к смелому использованию чистых тонов. Разве не в Бретани, в Понт-Авене, Ле-Пульдю, Шатонеф-дю-Фау, на этой земле, как бы самой природой предназначенной для легенд и мечтаний, постепенно, в течение ряда лет, под влиянием Гогена и Серюзье, Мориса Дени и Эмиля Бернара — основателей школы символистов — вызревало наступление на импрессионизм?
На другом конце Франции, на побережье Средиземного моря, с берегов которого пришел классический стиль, в Экс-ан-Провансе, созерцая вечные линии горы Святой Виктории, некий отшельник закладывает основы нового искусства. Локальный цвет разрушен Клодом Моне; Сезанн снова воздает ему должное и посвящает жизнь изучению его видоизменений, создавая то, что Андре Лот назвал «живописной глубиной».
Недалеко то время, когда Анри Матисс, как, впрочем, и вся лучшая часть его поколения, обратится к мастеру из Экс-ан-Прованса. Однако Матисс, как он сам писал мне, никогда не виделся и не искал встречи с Сезанном, полагая, что «художник выражает себя полностью в том, что он создает».
А пока импрессионизм раскрепощает его палитру и дает необходимую пищу для работы ума.
НА КОРСИКЕ
В 1898 году под влиянием живописи Ренуара, который всегда считался с локальным цветом, Матисс откроет для себя Средиземноморье и отправится на Корсику.
Как-то, со все еще неугасшим волнением, Анри Матисс признался: «Вот именно здесь, в Аяччо, я был восхищен и околдован югом, неизвестным мне до тех пор». И он долго показывал мне многочисленные полотна того времени. «Моя комната в Аяччо» полна такого трепета и богатства красок, что с первого взгляда можно было бы принять это полотно за одно из самых удачных полотен импрессионистов. «Двор в Аяччо», с прозрачным и мерцающим голубым небом; в нравом углу картины ведущая к розовому дому наружная каменная лестница, столь не по-импрессионистски прочная.
В картине «Сад и мельница» он еще ближе к Ренуару, влюбленному в Кань. И тем не менее, несмотря на феерическую роскошь красок, несмотря на сверкание чистых зеленых, белых и красных тонов, — никаких признаков дивизионизма или пуантилизма. То же самое мы видим и в его «Маленьких оливах», написанных синими, оранжевыми и зелеными красками.
Эта кисть, опьяненная светом, эти яростные мазки при изображении тени и света, похожие на осколки драгоценных камней, раздробленных неистовой рукой, роднят его только с одним художником — Делакруа, с мастером, столь много давшим Ренуару. Эти вековые оливковые деревья (нет ничего прекраснее могучих олив Корсики) были бы, может быть, куда более подходящим, истинно библейским, фоном для «Битвы Иакова с ангелом», чем огромный дуб в Сенарском лесу.[143]
Здесь необходимо упомянуть еще об одном художнике — Тёрнере, открытом Анри Матиссом в том же 1898 году в Национальной галерее в Лондоне.[144]
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ У ТЁРНЕРА
Несколькими месяцами ранее, 8 январи 1898 года, молодой художник сочетался браком в мэрии 9-го округа с высокой красивой южанкой, связанной родственными узами с Тулузой и великолепным Русильоном, — Амели-Ноэми-Александрин Парэйр.
Их союз был освящен в церкви Сент-Оноре д’Эйлау. Они отправились в свадебное путешествие в Лондон, на родину Тёрнера, в котором импрессионисты чтили своего предшественника. Эта поездка осталась для Матисса незабываемой, и он как-то упомянул о ней в разговоре с моим другом, критиком из «Daily Mail» Пьером Жанра: «Матисс как-то сказал мне на одной из своих выставок в Лондоне, что любит наш город потому, что впервые познакомился с ним в свой медовый месяц».
Говоря о Тёрнере, который в живописи явился провозвестником солнца, божества импрессионистов, Морис Дени так выразил в 1905 году мнение Клода Моне и Писсарро об этом великом волшебнике света: «Тёрнер, разумеется, был провозвестником, ослепительно ярким романтиком, но и он никогда не пытался писать в полдень, чтобы передать прямой солнечный свет…»
По правде говоря, Анри Матисс, видимо, не разделял полностью эту точку зрения и дал гораздо более глубокую и тонкую оценку творчества этого художника. Он сам признавался, что в 1898 году совершил поездку именно в Лондон «специально для того, чтобы увидеть картины Тёрнера. Я считал, что Тёрнер был переходной ступенью от традиционной живописи к импрессионизму. И я действительно обнаружил большое сходство в цветовом построении акварелей Тёрнера и картин Клода Моне».
135
Сейчас эта картина Матисса находится в Париже, в частной коллекции.
136
Marcel Sembat. Henri Matisse. Paris. 1920.
137
В 1904–1905 годах Матисс, стремясь добиться большей цветовой яркости, неоднократно обращался к приемам неоимпрессионистов — Сёра и Синьяка. Пуантилизм (от французского point — точка) — одно из названий неоимпрессионистической живописи, создававшейся при помощи раздельных, как бы мозаичных мазков или точек.
138
В действительности им было выставлено четыре работы в 1896 г. и пять — в 1897-м, как о том свидетельствуют каталоги Национального общества. Об этом мне сообщил Анри Матисс в 1947 г. К сожалению, Роже-Марксу, спасшему в 1900 г., несмотря на сопротивление Института, честь французской живописи,[569] не был известен позорный факт, который точнее всего характеризует помпье [570] из Академии изящных искусств. «В 1896 г. я представил жюри семь полотен, из которых ни одно не было отвергнуто, но за отсутствием свободных мест меня попросили выбрать четыре из них. Я выставлялся впервые, тем не менее после спора между протестовавшим против моей кандидатуры Жаном Беро [571] и защищавшим меня Пюви де Шаванном [572] я был избран членом Общества.
Среди этих выбранных мной четырех полотен была „Читающая женщина“, впоследствии купленная государством и вошедшая в число картин, отобранных мадам Фор [573] для ее спальни во дворце Рамбуйе. Получив разрешение, я взял ее в 1900 г. для экспозиции на Всемирной выставке. Ну так вот, картина была представлена жюри, которое ее не приняло. Я обратился в Академию художеств для того, чтобы вернуть им полотно. На улице Валуа мне ответили, что я должен отдать картину туда, где ее взял. Я отнес ее в Рамбуйе и с помощью служащего дворца повесил ее там на стену».
Следует добавить, что мадам Фор проявила тогда компетентность, доказывающую, что возглавлять Департамент изящных искусств ей пристало скорее, чем какому-то Анри Ружону [574] или же его жалкому заместителю Леонсу Бенедиту.[575] Эта «Читающая женщина» по-прежнему находится во дворце Рамбуйе.
139
«Десертный стол», 1897 года, из коллекции Курта Фридмана, а не Фрейденберга, как ошибочно указывает автор, находится сейчас в собрании Ставроса Ниархоса в Париже.
140
Эсколье ошибается: «Завтрак» Моне, 1873 года (Лувр), изображает не интерьер, а стол саду, «Завтрак», где действие происходит в интерьере (Франкфурт, Штеделевский институт), был написан раньше, в 1868 году. «Галеты» или «Галеты и кувшин», 1882 года, также не интерьер, а натюрморт.
141
Веризм (от итальянского vero — истинный) — разновидность натуралистического искусства.
142
René Huyghe. Matisse et la couleur, 1930.
143
Имеется в виду роспись Делакруа в церкви Сен-Сюльпис в Париже.
144
Основное собрание произведений английского романтика Тёрнера, хранящееся теперь в лондонской галерее Тейт, в конце XIX века находилось в Национальной галерее.