Почему-то вспомнилась последняя проделка хорунжего Дукмасова.

Вместе с донским казачком Суходоловым он заплутался в тумане — вероятно, перебрал горячительного — и очутился у самого турецкого редута. Сообразил это, когда турки окружили их. Не растерявшись, Дукмасов вытащил из кармана белый платок и стал неторопливо помахивать им: мол, парламентер, у нас полковой праздник, и мы хотели бы, чтобы вы часа на три приостановили стрельбу.

Связались с Османом, он согласился сделать паузу.

Дукмасова и Суходолова отпустили.

Скобелев, услышав доклад хорунжего о происшествии, спросил:

— Небось, душа в пятки упала?

Дукмасов усмехнулся, только что не закрутил кольцом кончик холеного уса:

— Посередь пути остановилась. А к чему казаку смекалка?

«Ушлый, стервец!»

Надо поскорее выбираться из этого славного града Бухареста. Как ни старается он отвлечься, но все здесь для него отравлено памятью о третьем штурме. Ночью снились редуты, сапоги в брызгах крови и мозга, Горталов на штыках и тот раненый, что приполз на Зеленую гору.

Просыпался от запаха пороха, от частого громкого рукоплескания картечниц, от ощущения, что выпал иней. И удивлялся, что тишина, чист воздух.

Нет, под пулями будет легче, чем здесь, надо уезжать.

Тотлебен возвратился с рекогносцировки в свою землянку в селе Сгаловец поздно вечером.

Утром выпал снег, лживо прикрыв уродство войны, задул пронизывающий октябрьский ветер, и этот день в седле, как, впрочем, и другие дни, дался Эдуарду Ивановичу нелегко. Но поездкой он был доволен, день не прошел песком между пальцами, картина вырисовывалась достаточно ясная, для додумывания плана оставались детали.

Тотлебен вошел в комнату, если можно так назвать это прикрытое соломой обиталище, что аршина на два ушло в землю и на аршин возвышалось над ней. Стены внутри вымазаны глиной с известью, но все же попахивают плесенью, а на потолке, над постелью, натянуто полотно, чтобы клопы не падали вниз.

Единственное крохотное окно, да и то без стекла, забитое досками, — почти на уровне земли.

Вся болгарская семья — старик, его невестка, двое внучат, облепленных чирьями, — жила в соседней комнате, где у них, кажется, был склад кукурузы и льна. Сейчас в землянке пахло поджаренной на углях кукурузой, мерцала свечка на треножнике.

«По вчерашнему покойнику», — догадался Эдуард Иванович.

Умер старик хозяин. Пока лежал в землянке, пришел, видно, его друг, тоже старый, мрачноватый человек, в шароварах и куртке. Выправил покойнику усы, закрыв ему веки, раскурил трубку. Хозяйка напекла лепешек с рыбой, наварила супу с перцем, бобами и луком.

Покойника, в его лучшем костюме, вынесли во двор. Собрались соседи: оплакивали, причитали, крестились.

Мрачноватый друг умершего смастерил из досок гроб и памятник — на небольшой доске вырубил круг, а в нем выдолбил крест.

После того как священник отпел покойника, каждый из присутствующих, по очереди, опахивал гроб ладаном в особом глиняном горшочке с цепью. Отмахав горшочком, кланялся покойнику, брал с его груди деревянный крест и целовал. Затем усопшего повезли на телеге на кладбище в сопровождении только троих мужчин. А остальные дома дожидались их возвращения для печальной трапезы.

Вспоминая сейчас весь этот обряд, Тотлебен подумал: «А как будут хоронить меня самого? И многие ли искренне станут оплакивать?».

Эта семья, похоронив старика, словно бы ожила: им оставалось больше места, больше пищи.

Неужели люди и его, Тотлебена, смерти ждут? Впрочем, что за вздорные мысли!

…Эдуард Иванович снял шинель с бобровым воротником, галоши с медными инициалами на красной внутренней обивке, драповый сюртук, сапоги, надел длиннополый халат из мерлушек, домашние туфли и, пододвинув табурет к очагу, протянул руки к огню.

Все же пятьдесят девять лет давали себя знать. Старость отвратительна. Она лезет седыми волосами из ноздрей, ушей, мучает бессонницей, одолевает хворями.

Справедлива ли природа? Только-только входишь если не в мудрость, то в умудренность, и здесь «властелина природы» подстерегает конец.

Эдуарда Ивановича радовало рано приходящее к человеку заслуженное признание: молодой ученый, молодой генерал… У них есть время вкусить славу, плоды возвышения и ума. Тотлебен шел к своей вершине трудно, через обиды, испытания самолюбия, когда сановные ничтожества пытались замолчать его заслуги даже в Крымскую кампанию, сами ничего не имея за душой, кроме родовитости.

Хотя он и сам был достаточно родовит.

Эдуард Иванович несколько раз сжал и разжал отогревшиеся пальцы рук. Нет, старость все же препаршивая штука. Но ему столько же, сколько царю, ровно столько. А государь сохранил ясность ума и несет на себе груз империи. Если быть до конца правдивым с самим собой, то, по складу своего характера, он предпочел бы ломящую силу государя Николая Павловича некоторой нынешней аморфности… Нет-нет, упаси бог, он не осуждает. Как может осуждать человек, о котором говорят, что он монархист больший, чем сам монарх!

Когда государь вызвал его к себе и попросил — именно попросил — о помощи, Эдуард Иванович немедленно согласился стать начальником отряда обложения Плевны. Правда, осмелился почтительно оговорить за собой полноту власти на этом участке Западного отряда. Все должно идти от него и через него. Никаких личных экспериментов, не согласованных с ним.

Тотлебен позвал денщика, приказал ему принести еще две свечи.

Поднявшись, Эдуард Иванович расстелил на столе план местности вокруг Плевны, по краям плана поставил массивные шандалы с горящими свечами, достал коробку с цветными карандашами.

Наконец-то добился, и ему нанесли на карту точную обстановку.

«Как же одолеть Османа? Он, несомненно, незаурядный военачальник, знаток ведения боя. Пожалуй, самая видная фигура на нынешнем небосклоне Блистательной Порты. У мушира талантливые фортификаторы. Чем он брал до сих пор?»

Тотлебен медленно, старательно начал затачивать карандаши, собирая на клочок бумаги цветную пыльцу.

«Великолепно продуманной системой всех тридцати шести редутов, преимуществом в, оружии, тем, что наши слепо лезли напролом… на авось да как-нибудь.

Нет, тактику надо круто менять: сначала точно оценивать, обстановку, а потом осмысленно действовать. Штурмов и четвертой Плевны не будет. Стискивать обруч… Методично, неотступно…».

Ветер яростно выл в трубе. Несладко сейчас солдатикам в открытом поле, в землянках, а то и вовсе без них. Но не дело военачальника жалеть. Расслабься немного — и нет дисциплины. Во всем должна быть жесткая рука. Вчера он имел беседу с жандармским полковником бароном Газельдорфом. Барон считает, что даже здесь, под Плевной, в армии ткут свою сеть враги монархии, распространяют противоправительственные сочинения. Он сказал Газельдорфу: «Если вы назовете хотя бы одного — я предам его полевому суду и расстреляю перед строем».

Барон ответил неопределенно и многозначительно: «Повременим».

Тотлебен снял нагар со свечи, снова склонился над картой: «Плевну надо взять голодом. Завершить окружение города».

Педантичным движением черного карандаша он пометил, где именно следует перерезать софийскую вену, питающую войска Османа.

«А затем на протяжении семидесяти верст создать единую систему укреплений — три линии с редутами, люнетами толщиной стен в пять-шесть аршин, ходами сообщений. Шагах в десяти от ложементов построить землянки… перед редутами выставить проволочные сети, волчьи ямы, фугасы… Редуты замаскировать стеблями кукурузы… Войска обложения прочно соединить телеграфом… И высылать объездные посты казаков для охраны линии».

Тотлебен провел на карте эту красную линию.

«Ничего случайного, ничего поспешного — вот девиз. Приказания должны быть деловиты, тверды, ясны. Надо продумать расстановку орудий, батареи соединить траншеями, привести к одному знаменателю действия всей артиллерии. Установить четыре наблюдательные вышки. На Великокняжеской горе поместить штаб начальника всей артиллерийской линии. И никаких выстрелов по наитию, одиночных разбрасываний снарядов! Только определенные и необходимые цели. Общие залпы по одному пункту, по площадям в назначенные минуты. Налеты эти должны психологически потрясать неожиданностью. Батареям же надо выслать планы, номера турецких редутов и наставление, как действовать. Больше того: требовать сведения о числе и роде выстрелов…