— Мне кажется, ты прав, — серьезно сказал Сергей Павлович. — Я в дневнике у моего Ковалева прочитал: «Если я сижу в нашем кино и вдруг увижу — офицер смотрит картину стоя или техничка наша, Алексеевна, осталась без места, я не могу спокойно сидеть, мне кажется, они думают обо мне: „Невежа ты, невежа! Этому тебя учат?“ Даже настроение портится, картину смотреть неинтересно. Но как только уступлю место, сразу на душе становится спокойно, и на экран приятно смотреть».

— Хорошо, — одобрительно сказал Алексей Николаевич, — право, хорошо! А мы, знаешь, — ревниво сообщил он, — в отделении стали выпускать ежедневно газету, Кошелев редактирует. А Каменюка — «постоянный корреспондент». Между прочим, я ему сказал: «Помоги Авилкину стать комсомольцем, иначе мы с тебя спросим».

— Твой Авилкин все такой же? — полюбопытствовал Боканов.

— Ну, что ты! — встал на защиту питомца капитан Беседа. — Он теперь много лучше, да и сегодня я для него припас один педагогический «снаряд». Но об этом потом расскажу, извини, надо идти.

В классе нетерпеливо ждали Алексея Николаевича.

Это необычное собрание он назначил две недели назад. Дадико и Павлик получили тогда же задание — выучить отрывки из «Детства Обломова»; Артем и Илюша — подобрать материалы из газет о стахановцах и героях труда.

Ребята расселись за парты и выжидающе уставились на капитана. В дверях, появился Веденкин. Поздоровавшись за руку с Беседой, он сел на задней парте.

Капитан предоставил слово Авилкину и Мамуашвили. Они читали наизусть по очереди:

— «Он большую часть свободного времени проводил, положив локоть на стол, а на локоть — голову… Дальше той строки, под которой учитель, задавая урок, проводил ногтем черту, он не заглядывал, расспросов ему никаких не делал и пояснений никаких не требовал».

— «…Как встанет утром с постели, — продолжал Дадико, — после чая ляжет тотчас на диван и обдумывает, пока голова утомится от тяжелой работы… Довольно сделано сегодня для общего дела, блага».

— Как он так может? — удивленно прошептал Максим.

— Действительно облом, — шепотом ответил Артем, — только и знал, что покрикивать: «Эй, Васька, Ванька, подай, сбегай!» Прямо паразит! — заключил он.

Когда Павлик и Дадико закончили чтение отрывков из «Обломова», их место заняли Артем Каменюка и Кошелев. Они начали рассказывать о шахтерах Донбасса, колхозниках Киргизии, о людях, восстанавливающих Сталинград.

— После работы на производстве, вечером, добровольно идут помогать строителям, — с увлечением говорил Артем, вздергивая подбородок.

Кирюша осуждающе пробурчал:

— И родители виноваты, что так Обломова воспитали.

Алексей Николаевич улыбнулся про себя: Голиков имел в виду, конечно, свою маму, очень баловавшую его.

Артем Каменюка тактично сказал, не называя имени, но все поняли, что сказано это в адрес Авилкина:

— Если б у нас осколок облома завелся, уроки не учил, разве мы бы это терпели? Факт, что нет!

Авилкин на всякий случай одобрительно закивал головой, а офицеры незаметно переглянулись.

Следующий день был воскресным, большинство суворовцев ушли на концерт в филармонию.

Авилкин, слегка пригнувшись, стремительно мчался по плацу.

— Ребята, — кричал он, — герой труда приехал! Ребята! Изобретатель оружия! Три ордена Ленина!

Все, кто был на плацу, ринулись в клуб. Там собралась вся рота майора Тутукина.

Такие встречи с Героями Социалистического Труда, стахановцами, учеными, старыми большевиками, представителями демократической молодежи Болгарии, Албании устраивались часто. Зорин требовал от воспитателей:

— Учите детей видеть нашу жизнь! Кадета отгораживали монастырской стеной, чтобы при столкновении с действительностью не рушились те фальшивые идеалы, которые навевались ему в корпусе. Мы же заинтересованы в слиянии с жизнью Родины. Мы — миллионная часть ее!

И действительно, дыхание страны ясно ощущалось детьми за высокими стенами училища. Народ, победоносно завершив войну, залечивал раны. Вчерашние гвардейцы стали у домен, поднялись на строительные леса. Так же часто, как во время войны, можно было услышать слова: «форсировали», «штурмовали», «сломили», теперь звучали новые: «построили», «пустили в ход», «подняли из руин». Все это воспринималось как донесения с поля боя, с фронта сражения за пятилетку.

В училище появились стенды с цифрами пятилетки, комсомольцы устраивали субботники, переписывались с шахтерами, собирали посадочные семена, делали радиоприемники для жителей Яблоневки.

Майор Веденкин на уроке спрашивал:

— Вы обратили внимание, что сейчас печатается в газетах на месте прежних сообщений «В последний час»?

И так же, как в дни войны, сводки Информбюро, письма из дома и с фронта, рассказы взрослых объединяли ребят в одном стремлении быть полезными Родине, стать достойными ее славных дел, так и теперь неразрывной была близость суворовцев с народом-строителем.

Суворовцы чувствовали себя членами большой семьи, жили ее интересами, подчиняли ей свои личные устремления, ощущали свое место в великом народном движении вперед.

На этот раз гостем оказался знатный оружейник, имя которого хорошо известно всей стране. Он приехал в командировку. Зорин просил его прийти в училище. Неожиданно гость выбрал воскресный день и поэтому встреча, к огорчению Зорина, произошла лишь с тутукинцами, — остальные были в филармонии.

Высокого роста, с худыми костистыми плечами и белыми добродушными усами, гость сразу пришелся по сердцу ребятам. Понравились и волжский говорок, и веселые добрые глаза, и заразительный смех. Он сел за стол, предложил ребятам, будто подгребая к себе что-то: «Поближе, поближе, кружочком!» — и они с готовностью облепили его стул.

— Разрешите узнать, что вы сейчас изобретаете? — вынырнула на мгновение из плотной стены суворовцев рыжая голова Павлика Авилкина.

Капитан Беседа осуждающе посмотрел на него, и Павлик спрятался за спинами товарищей.

Гость хитро прищурил глаза.

— Это военная тайна, — понизил он голос, — но вам я, так и быть, скажу.

Ребята замерли, подались вперед.

— Я… — все затаили дыхание, ожидая откровений, на секунду простодушно поверив, что сейчас им сообщат великую тайну, — улучшаю оружие! — закончил Николай Васильевич и, откинувшись на спинку стула, тыльной стороной ладони разгладил усы.

Все понимающе заулыбались. Чудаки, захотели чего! Ясно, нельзя ему говорить, присягу давал!

— А у вас изобретатели есть? — полюбопытствовал гость.

— Так точно!

— Есть!

— Максим реактивный самолет сделал!

— Как настоящий!

— Каменюка электромоторчик собрал! Ему наш капитан помогал.

— Такой маленький, а крутится!

Николай Васильевич обрадованно сказал:

— Значит техникой интересуетесь? Хорошо, хорошо! Век наш требует высокой культуры и знаний, одной храбрости мало. А ну, покажите свои моторы и самолеты!

Тутукинцы немедленно притащили все, что у них было; объясняли, заводили, рассказывали:

— Мы летом на подсобном работали, и Максим придумал, как лучше поливать помидоры…

— А один раз, перед походом, — выдвинулся Артем Каменюка, — Максим смотрит, у винтовки бойка нет… А завтра стрелять (правда, холостыми). Что делать? Сейчас побежал в сапожную, гвоздь достал, отрубил на длину бойка и часть гвоздя, понимаете, ту, со шляпкой, вставил в отверстие боевой личинки…

— Понимаю, — сказал гость.

— А шляпка-то гвоздь задерживает в боевой личинке. Ясно? При спуске курка ударник под действием боевой пружины, — в голосе Артема послышались интонации капитана Беседы, — движется вперед, ударяет по шляпке, происходит выстрел.

— Ловко придумано! — похвалил Николай Васильевич. Максим скромно потупился. — Смекалка для военного человека — первое дело.

В дверях показался фотограф, присланный Зориным.

— Разрешите, товарищ Герой Социалистического Труда, разочек щелкнуть?

Гость охотно согласился, предложил Алексею Николаевичу место рядом с собой. Ребята притиснулись к ним, уселись на полу, стали позади. Артем примостился у ног гостя. Павлик прижался сбоку.