«В тот день, когда мы давали концерты в старом амбаре, холод пронизывал до костей — холод, мрак и совсем рядом канонада близкого боя. Я стояла в своем золотом узком платье, освещенная лишь фонариками ребят, направленными на меня.
Под переборы одинокой гитары я тихо пела, обнимая самодельный микрофон. Для измученных войной мужчин я была воплощением мечты о всех любимых женщинах. Как стрекот сверчка, раздавался звук застегиваемых молний. Я пела всем известные песенки «Что выйдет у ребят из задней комнаты», «Я ничего не могу дать тебе, кроме любви» — пела для них.
Прозвучала команда: на выход!
— До встречи, Марлен!
— Эй, крошка, адью!
— Прощай, конфетка.
И они уходили — нести смерть или встретить ее. Я стояла там, замерзшая, всеми брошенная, и смотрела, как они уходят».
Африка, Сицилия, Италия, Испания, Гренландия, Исландия, Франция, Бельгия, Голландия, Чехословакия — маленькие городки, деревни, полевые лагеря. Бомбежки, грязь, вши. Окопное братство актерской труппы и отчаянное желание Марлен скрасить участь уходящих на смерть ребят. Позже она сама признавалась, что не могла отказать в близости этим мальчикам, оказавшимся перед лицом смерти. В плотской радости, столь необходимой им перед боем и, возможно, последней в их жизни. Тем более что «любовное крещение» парень принимал от самой Марлен — Королевы мира.
Когда Марлен попросила послать ее к войскам, вступившим в Германию, командование отказало ей. Генерал Омар Бредли вызвал Дитрих в свою ставку.
«Генерал Бредли находился в своем вагоне. Кругом были развешаны карты. Генерал выглядел бледным и усталым. «Я вам доверяю», — сказал он мне. Я ответила: «Благодарю вас, сэр».
Он продолжил: «Завтра мы будем на немецкой земле, а вы находитесь в тех частях, которые первыми туда войдут. Я говорил о вас с Эйзенхауэром, и мы оба решили, что вам лучше остаться в тылу, выступать в прифронтовых госпиталях… Мы не можем подвергать вас опасности… Нацистов очень устроит, если вы попадете к ним в руки. Они могут сотворить из этого сенсацию». Я сделала все, чтобы изменить решение генерала, просила, умоляла… В конце концов он разрешил мне отправиться в Германию».
Вопреки опасениям генерала, в Германии Марлен не приходилось слышать ни угроз, ни оскорблений. Она утверждала, что жители разрушенных бомбежкой городов выказывали ей уважение и симпатию. Они гордились тем, что великая Марлен — немка.
Все эти месяцы — с апреля 1944-го по июнь
1945-го, которые Дитрих провела во фронтовых бригадах, мысли Ремарка были с ней. Он заканчивал «их роман» — «Триумфальную арку», заново переживая свою мучительную любовь. Равик — бежавший от фашистов врач, нелегально живущий в Париже, прошедший через ужасы гестапо и переселенческих лагерей, выслеживает попавшего в Париж гестаповского мучителя. Он убивает его, зная, что тем самым обрекает себя на гибель, в лучшем случае — на новое бегство. Равик совершил свой подвиг на своей личной войне. А Жоан ушла навсегда, освободив Равика от наваждения. Ремарка тоже. Отдав роман в печать, он впервые вздохнул свободно.
В послевоенной Америке — упадок экономики и разгул бюрократии. Вернувшиеся с фронта оказываются не у дел. «Чем больше солдат возвращалось с фронта, тем меньше было работы, — вспоминает Марлен. — Мы были вне себя от обиды и возмущения… горький, горький послевоенный опыт».
Габену отказывают в Голливуде: «Вы слишком долго не появлялись на экране, и о вас забыли». Он возвращается в Париж и умоляет Марлен приехать сняться с ним в фильме и выйти замуж. Дитрих телеграфировала, что готова сделать и то, и другое.
19 февраля 1945-го она приехала в Париж. Бурная встреча с Жаном, клятвы, заверения в вечной любви. Они вместе снимаются в фильме «Мартен Руманьяк». Марлен вновь играет роль прекрасной женщины, вызвавшей соперничество двух мужчин и погибающей от руки одного из них. Но Марлен не торопится расторгать брак с Рудольфом Зибером, дабы навсегда связать свою судьбу с Габеном. Ее пугает непримиримая ревность Жана и мешает новое увлечение.
Маленькая, худенькая женщина сделалась сенсацией послевоенного Парижа. «Парижский воробушек» — Эдит Пиаф — гениальная и несчастная! Марлен не могла не увлечься — сочетание мощной одаренности с беззащитностью, взывающей к помощи хрупкостью, сразило ее. А сколько страсти, влекущей эротичности в каждом звуке удивительного голоса! Она матерински опекала Пиаф, осыпала подарками, советами и любыми наркотиками, какие бы ее новая любовь ни пожелала. Когда Пиаф выходила замуж, Марлен заказала свадебное платье у Диора — точную копию своего собственного шифонового. Она одела невесту, повесила изящный золотой крестик на ее шею и, подобно мужчине-возлюбленному, из рук в руки передала другому.
«Лучший друг» — так называла она свои отношения с Пиаф. Но Габен думал иначе, имея для этого веские основания. Кроме того, он наслышан о фронтовых «подвигах» Дитрих, бешено ревнует Марлен и к «боевым связям», и к Пиаф, и к молодому генералу, с которым у Марлен все еще продолжался «полевой роман». Он то требует от нее признаний, то вымаливает прощение. Зная, как нравятся Марлен акварели Сезанна, Габен делает ей подарок, присовокупив к Сезанну два рисунка Дега.
Недолгое затишье, и новая ссора. Наконец, последняя.
«Я ухожу, — написал Жан. — Это конец».
Она не могла поверить в серьезность его заявления даже тогда, когда подняла телефонную трубку и услышала его низкий голос, звучавший еще глуше, чем обычно:
— Я женюсь, Марлен. Ты свободна.
— Ты не можешь этого сделать, Жан! — Она побледнела и судорожно сжала трубку. — Ты совершаешь ужасную ошибку! Я знаю, это из-за меня, ты хочешь отомстить мне! Не надо, любовь моя! Пойми,
ни одна случайно встреченная женщина не будет тебе по-настоящему близка. Близка настолько, чтобы стать женой! Спи с ней, моя любовь, если так уж надо. Но жениться? Зачем? Только для того, чтобы завести ребенка и стать настоящим буржуа?
Она молила его, говорила, что безмерно любит, а он просто положил трубку.
Да, у этого несгибаемого мужчины был железный характер!
Жан Габен женился на Доминик Фурье, столь внешне похожей на Марлен, что ее принимали за младшую сестру Дитрих. Марлен не верила в серьезность этого брака и находила любой повод, чтобы встретиться с избегавшим ее Габеном. Элегантная, лучащаяся радостью, она ринулась к нему на балу кинозвезд. Он повернулся спиной, «не заметив ее». Габен счастливо прожил с женой четверть века, вырастив двух дочерей и сына.
В тяжкие дни разрыва с Габеном Марлен читает вышедший роман Ремарка. Ее потряс финал — смерть Жоан. Но в остальном она ожидала от Ремарка другого. И как ему пришло в голову сравнивать их — Марлен и Жоан — маленькую ресторанную певичку, обычную шлюху. Жоан — особа мелкая и совершенно неинтересная. И это по ней сходит с ума Равик? Конечно, он мог бы написать иначе. Так, как писал об их любви в письмах, так, как достойна того она, Марлен — единственная Избранная. Марлен скажет об этом другим, Эриха она огорчать не станет. Просто напишет ему отчаянное письмо, говорящее больше, чем упреки или критика.
«Не знаю, как к тебе обращаться, — Равик теперь наше общее достояние… Я пишу тебе, потому что у меня вдруг острый приступ тоски — но не такой, какой она у меня обычно бывает. Может быть, мне не хватает бутербродов с ливерной колбасой, утешения обиженных, — и душевных бутербродов с ливерной. Париж в сером тумане, я едва различаю Елисейские поля. Я в растерянности, я опустошена, впереди нет цели… Не знаю, куда девать себя… Вчера вечером нашла за портретом дочки три письма от тебя. Письма не датированы, но я помню время, когда ты их посылал. Это воспоминания о наших годах, и ты еще негодуешь на меня за то, что я впадаю в «мелкобуржуазность».
У меня никого больше нет, я больше не знаю покоя! Я дралась с одними и другими (не всегда с помощью самых честных приемов), я выбивала для себя свободу и теперь сижу с этой свободой наедине, одна, брошенная в чужом городе! Я пишу тебе без всякого повода, не сердись на меня. Я тоскую по Альфреду, который написал: «Я думал, что лубовь это чуда и что двум людям вместе намного легче, чем одному, как эроплану». Я тоже так думала.
Твоя растерзанная пума».