— Ишь, занесла его нелегкая, — неодобрительно покачал головой ефрейтор. — Шныряет тут взад-вперед.

Это он о лосе. Копыта у него крупные, шаг широкий, размашистый.

— Боронуй теперь после него, лазит без разбору, — ворчит водитель.

— Таких нарушителей у нас хоть отбавляй, — поддерживает его Комаров. — Крупных и мелких. Заберется, скажем, тот же дикий кабан, и мало того, что полосу всковыряет, так еще и сигнализационную систему потревожит. Волей-неволей летишь на участок — надо же удостовериться, кто пожаловал… Лис в этих местах много, зайцев, коз, барсуков. Поди разберись, особенно ночью, кто там сквозь заросли продирается… Зверью здесь опасаться некого. Охотники не бродят с ружьями, а пограничники не только не подстрелят, но даже спасут, ежели что. Подобрали мы тут как-то дикого козленка, принесли на заставу. Маленький, беспомощный. Раздобыли ребята для него соску, коровьего молока. Ничего, освоился, посасывает себе. И к нам все ласкался. А подрос — стал характер показывать, видно, природа в крови заговорила. Затосковал. Отпустили. Теперь живет где-то здесь, на берегу. И конечно же следы свои нам оставляет. Чтоб не забывали.

Темна вода в Буге: белорусские болота вливают в нее, как заварку, кофейный настой с торфяников. Поток, мощный и быстрый, подтачивает берега, срезает одни выступы, намывает другие, неутомимо, без устали перетаскивает с места на место тонны мелкого, сыпучего песка.

Берега реки — в зарослях кустарников. А дальше, с той, польской, и нашей стороны, — поля, залитые солнцем. Жизнь мирная и тихая, берега переглядываются приветливо, опрокинутое между ними небо глубокое и чистое. Внешне ничто не напоминает, что эта река — граница. И лишь память возвращает в прошлое, рисует иные картины, в другие краски окрашивает берега.

Ефрейтор Комаров, сойдя с машины, первым продирается сквозь кусты. Останавливаемся с ним там, где река, делая изгиб, как бы собрала свои силы, подтянулась, сделалась стройнее. Гитлеровцы избрали это самое узкое место для переправы. С того, противоположного, берега они спустили лодки и понтоны, а перед тем основательно «обработали» наш берег из пушек и минометов. Били по дислоцировавшейся здесь 15-й заставе Брестского погранотряда, по штабу комендатуры, по железнодорожной станции. Снаряды и мины с шелестом проносились над высокими кронами дубов, столетия тому назад посаженных в нескольких метрах от реки. Фашисты прекрасно видели эти дубы, однако они не знали, что в одном из них, толстом, в три обхвата, — у самой земли громадное дупло, а главное, что в том дупле засел пограничник с ручным пулеметом. Такая огневая позиция его вполне устраивала: сектор обстрела широкий, все русло Буга и подступы на том берегу как на ладони: там, справа, ближе к воде, — раскидистая верба, поодаль — одиноко стоящие, точно рассорившиеся, деревья, на левом фланге, на пригорке, — здание старого монастыря.

— Хорошо знал Алексей Новиков эти места, — рассказывает ефрейтор, — полтора года служил на границе. Командовал отделением. На его счету было более десятка задержаний. Перед самой войной командование, в порядке поощрения, предоставило ему отпуск на родину. А съездить Алексей не успел…

Комаров смотрит на забужские просторы, на здание монастыря, одиноко возвышающееся слева, — там, у его замшелых от времени стен, посреди цветочной клумбы, был после боя похоронен пограничник. Медленно повернувшись, шагает к дубу.

Хочется постоять возле великана, прикоснуться ладонью к его шершавой, изрезанной глубокими морщинами коре, взглянуть на не стертые временем следы осколков и пуль. Хорошо бы забраться в дупло, выпрямиться там во весь рост, представить, как на этом самом месте стоял Алексей, как из этого дупла, точно из амбразуры дота, строчил его пулемет… Исполин будет все так же поскрипывать старыми, завязанными в мощные узлы сучьями, шелестеть листвой своей богатырской кроны, а рядом с ним, под песчаным берегом, ни на минуту не затихнет вечный плеск волн.

И под этот шум жизни воображение воскрешает картину хотя и не виденную, но воссозданную по крупицам чужих воспоминаний и скупым строкам пожелтевших архивов…

Стоны казармы вздрогнули от близких взрывов. Новиков вскочил и увидел яркие вспышки за окном.

— В ружье! — крикнул дежурный, стараясь заглушить грохот.

— Ставницкий! Быстрее! Ставницкий! — позвал младший сержант.

— Я здесь! — Ставницкий был на заставе поваром, а по боевому расчету — вторым номером у пулеметчика Новикова.

— За мной!

Новиков выхватил из пирамиды ручной пулемет, Ставницкий — диски с патронами.

— К переправе! — на бегу крикнул младший сержант.

— Есть к переправе!

Участок, отведенный отделению Новикова для обороны, был очень ответственный: самое удобное для форсирования Буга место — напротив дубовой рощи. Здесь надо ждать врага прежде всего.

Пограничники не ошиблись. Едва Новиков установил на сошках пулемет, как увидел: на той стороне Буга закопошились серо-зеленые фигурки. Из-за деревьев и из кустов они вытаскивали понтоны и лодки, приготовленные ночью.

— Ставницкий, — негромко сказал командир, — твое дело — боеприпасы. Чтоб в дисках все время были патроны. Понял?

— Так точно.

— Остальные заботы за мной. Причалить не должна ни одна лодка.

— Они уже спускают их на воду, начинают грести…

— Ничего, — Новиков прижался щекой к прикладу. — Пусть начинают.

По Бугу хлестнула длинная очередь. Бурые фонтанчики, взметнувшиеся недалеко от вербы, побежали вверх по течению. Лодка, вырвавшаяся было вперед, попала под свинцовую струю и, круто развернувшись, стала бортом к берегу.

Новиков снова и снова нажимал на спуск. Пулемет то замолкал на секунды, то снова бился, захлебываясь огнем.

Ставницкий снял опустевший диск, поставил новый.

— Вот вам еще, — процедил сквозь стиснутые зубы младший сержант. — Добавка от нашего повара. Получайте!

Лодки не достигли даже середины реки. Прошитые пулями резиновые баллоны шли ко дну. Другие опрокидывались и, поблескивая мокрыми днищами на солнце, скользили вниз по течению. Солдаты, отчаянно барахтаясь, поворачивали назад, к берегу.

Первая попытка была отражена. Новиков опустил на землю приклад пулемета, отполз за ствол дуба. С тыльной стороны его была железная скоба, вбитая в дерево и служащая как бы ступенькой лестницы. Он подтянулся и, удерживаясь на одной руке, поймал самый нижний, толстый и прочный сук. Мгновение — и он уже сидел на нем верхом. Отсюда, с этой своеобразной смотровой площадки, обзор гораздо лучше, и младший сержант мог теперь заглянуть даже за прибрежный кустарник. Но ничего утешительного он там не увидел.

— Дело, брат, дрянь… Похоже, что в Пермь я уже не поеду.

— Думаешь, еще полезут? — настороженно спросил Ставницкий.

— Тут и думать нечего. Их там как саранчи. А застава уже горит, — Новиков озадаченно потер лоб. — Да, заваривается каша.

— Что же теперь делать, Алексей? Новиков ответил вопросом:

— А ты как думаешь? Приказа отступать нам не было. И, наверно, не будет.

— Значит, стоять.

— Вот именно. Будем стоять насмерть. Давай, Коля, на заставу.

— Она же горит…

— Все равно. Нужны патроны. Еще ящик патронов. Понял?

— Слушаюсь!

Проводив солдата, Новиков влез на свою «смотровую площадку» с пулеметом, так как оттуда он мог стрелять на более дальние дистанции. Выстрелы гремели по всему участку заставы. По-прежнему шелестели над головой снаряды и мины. Но теперь разрывы ложились все ближе к берегу, гитлеровцы явно пытались нащупать огневые точки, которые мешали их переправе.

Пристроиться с пулеметом на дереве было непросто. Сломав перед собой несколько веток, он хорошо разглядел тот берег и скопление фашистов за кустами. Целился долго. Потом так же долго не снимал палец с крючка, нажатого до отказа. Когда диск, сделав полный оборот, опустел и пулемет умолк, из-за Буга донеслись приглушенные расстоянием крики. Фигурки, только что толпившиеся у берега, рассыпались по полю.