Некоторые пробовали его сманить к себе, но он отшучивался, объясняя, что не может расстаться с Веселым Ключом и своим земляком орлом.

Особенно крепко сдружились они с начальником соседней заставы Сиянхе Павлом Николаевичем Мишиным. Их сближению способствовало и то, что у них была общая партийная организация. Мишин с одобрения остальных трех коммунистов предложил избрать Краева парторгом.

Эта должность не прибавила новых забот Александру. Он давно уже был партийным организатором и политработником. Начальник заставы Останин называл его своим комиссаром.

Парторг Краев чувствовал, что и офицеры и солдаты относятся к нему по-особому. Порой это не нравилось ему. Он никогда не стремился выделиться. Но такова уж жизнь. Она сама расставляет всех по своим местам.

Александр, если бы даже захотел, не смог бы жить иначе. Прирожденные способности воспитателя, политработника вели его к людям. Сам не замечая того, он воздействовал на их умы.

На заставе собрались ребята преимущественно из сельской местности. Различные причины помешали им приобрести более или менее полезные знания. Они как губки впитывали в себя все новое.

Парторг покорял товарищей способностью говорить о самых обычных вещах так, что они представали в новом качестве, обретали значительность.

Своеобразным клубом для таких бесед была курилка во дворе заставы. Там по вечерам собирались почти все пограничники. Дымя махоркой, они вели степенные разговоры, которые мало-помалу переходили в спор. На повестку дня ставились вопросы самые неожиданные, начиная от житейских и кончая научными.

В тот день Краев пришел к солдатам, когда диспут достиг «наивысшей» точки: бедность доводов уже подменялась силой голоса.

— Вранье все это! — горячился один из солдат. — Не бывает такого.

— Давай у командира спросим!

— Давай…

— В чем у вас дело? — поинтересовался Краев.

— Да вот Никола говорит, будто есть бессмертные люди. Это правда?

Краев засмеялся.

— Ну и тему же для разговора вы выбрали.

— А что, вопрос очень даже важный, — заметил Николай.

— Так вот, — сказал парторг, — я о бессмертных читал в книге английского писателя Свифта. Он доказывает, что бессмертные — самые несчастные люди на свете. Николай, видимо, тоже слышал об этой сказке.

— Вот это здорово: человеку дано вечно жить, а он несчастен, — удивился солдат.

— Тебе бы такое, — пошутил кто-то. — Ох и поспал бы ты! Кругом засмеялись: за Николаем водился такой грешок.

— А бессмертие все-таки есть, — продолжал Александр задумчиво. — Миллионы… миллиарды людей прошли по земле и канули в вечность. Время стерло имена многих из них, а творения их разума, их рук живут. Они — бессмертны. Книги, города, машины, сама преображенная земля — все это бессмертная память о наших предках.

Краев обвел взглядом притихших пограничников, обнял за плечи севшего рядом с ним Науменко.

— Мало отпущено человеку времени для жизни. Очень мало. Именно поэтому мы особенно должны ценить каждую минуту. По-разному живут люди. Некоторые к каждому явлению в жизни, к каждому делу подходят с мыслью: «А какая же мне от этого польза?» О таких людях забывают уже через год даже родные. Другие… другие принимают бой.

Парторг вдруг выпрямился, заглянул прямо в глаза Николаю Науменко.

— Мы тоже оставим след на земле. Какой он будет — зависит только от нас.

Опустив стриженые головы, солдаты молчали. Они были слишком молоды, чтобы серьезно задумываться о цели жизни. Но в дошедших до их сердец словах парторга они почувствовали что-то тревожное.

На границе, где с опасностью свыкаются, как свыкаются с тишиной, безлюдьем, голосами птиц, солдаты особенно ценят ту жизнь, которую они оставили за горами и полями, от которой отделены тысячами километров, сотнями тревог. Отсюда, издалека, заметней становятся допущенные когда-то ошибки и промахи. Они кажутся особенно обидными.

Может быть, поэтому так любят солдаты вспоминать о прошлом и почти никогда не говорят о настоящем. О службе они будут вспоминать потом с теплой грустью. Они еще оценят эти дни, сделавшие их взрослыми, закалившие их так, как не могут закалить годы той, в общем-то довольно беззаботной, жизни.

30 апреля 1935 года на заставе Сиянхе проходило партийное собрание. Коммунистов было четверо: два начальника заставы, два командира отделения. Доклад делал Павел Николаевич Мишин. Он был краток и касался в основном обстановки на границе.

За последнее время участились провокационные вылазки со стороны японцев с целью захвата наших пограничных нарядов. Отмечалось появление наблюдателей, которые изучали систему охраны границы. Против застав Сиянхе и Веселый Ключ расположился довольно крупный гарнизон японо-маньчжуров.

— Судя по всему, соседи попытаются испортить нам праздник. Такая уж натура у них, — сказал в заключение Мишин. — Вывод мы должны сделать один: надо держать ухо востро. Сегодня вечером необходимо провести собрания личного состава, объяснить людям обстановку.

— У меня такое предложение, — встал Краев, — мы, коммунисты, в праздник должны возглавить пограничные наряды на самых опасных направлениях и лично обеспечить высокую бдительность…

— Ну что ж, товарищ парторг. Завтра часов в десять встречаемся у пади Прямая, — пожимая на прощание руку Краеву, сказал Мишин. — У меня к тебе есть разговор. Тяжеловато геометрия поддается… Словом, завтра поговорим.

— Хорошо. Если чуть запоздаю, подождите.

Дежурный поднял Краева с постели, когда на востоке чуть брезжил рассвет. Захватив из пирамиды свою винтовку, он осторожно прошел в сушилку. Там уже сидели красноармейцы Сюков, Копычко, Кальников, уходившие вместе с ним на границу.

— Эх и гулянка же будет сегодня у нас в деревне! — ни к кому не обращаясь, сказал Кальников. — Первое мая!

Ему не ответили. Сюков, как всегда молчаливый и сосредоточенный, протирал масляной тряпкой патроны. Копычко усиленно начищал ствол трехлинейки.

— Наверное, никто и не вспомнит, что красноармеец Кальников Первого мая 1935 года охранял границу, — продолжал Кальников. — Чудно жизнь устроена, ей-богу.

— Маша твоя вспомнит, не волнуйся, — пробормотал Копычко, разглядывая ствол винтовки на свет лампы.

Дмитрий Сюков вдруг отложил обоймы с патронами и подошел к Краеву.

— Знаешь, командир, а я понял, о чем ты вечером в курилке говорил, — почти шепотом сказал он. — Ты о нас говорил. Мы ведь тоже так: один за всех… И никто, может быть, не узнает, что и как. И в газетах не напишут. Верно?..

— А ты что, боишься? — сверкнул глазами командир.

— Не обижай, командир, — нахмурился Сюков, — не первый день меня знаешь.

Краев смущенно погладил приклад винтовки.

— Извини, не хотел тебя обидеть. Ты знаешь, когда военком объявил, что меня пошлют на границу, я всю ночь не спал. Все думал: справлюсь ли я, хватит ли сил выдержать такую ответственность? Граница — это постоянный бой. Это когда надо быть готовым принять пулю в сердце, но, прежде чем умереть, суметь задержать, уничтожить врага. Железные люди здесь нужны, а мы — обыкновенные. Справимся ли, когда будет нужно?

В сушилку заглянул дежурный:

— Пора, товарищ командир!

Много повидала на своем веку пограничная тайга, много тайн схоронила она в своей чаще, распадках и скалах. И, наверно, не случайно такими старыми, искореженными кажутся дубы и березы.

Сейчас уже не различишь, что за следы остались на их стволах: то ли лось чесал о них свои могучие рога, то ли молния угодила, то ли это зажившие шрамы от пуль и осколков гранат.

Тайга видела, как покидал в последний раз родную заставу Александр Краев. Не шелохнувшись стояли по бокам дозорной тропы молодые дубки, березы протягивали к нему свои налитые весенним соком ветви. Веселый Ключ торопился рассказать пограничникам что-то тревожное. Краев и его товарищи молча вслушивались в лепет старого верного друга, но не могли понять его языка.