Вот кот: толст живот,

вкусны ли сны —

о сливках жирных, мирных

мышах-крепышах?

Иль во сне, горд, тверд,

наш кот бредет

по полям-лесам — там

его род живет:

закален, стан силен,

высок прыжок,

людей, зверей — бей,

непрост восток!

Льва оскал — как провал;

когтей страшней

не найдешь, клык — что нож,

штыка острей!

Грозен тигра рык,

легки прыжки,

в чаще в черную ночь

тихи шаги.

Там, где лес до небес,

хищный род царит;

кот ручной — не такой,

он в уюте спит.

Только толстый кот,

что домашним слывет,

память ту бережет.

Я пришпорил коня, позабыв о привычной дороге.

Сзади ворон кричит, как всегда, предвещая тревогу.

Что ж, Мерани, лети, как придется, по жизни, по свету,

с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер.

Воздух, воды и твердь рассеки, бей копытом невзгоды!

Слышишь, конь, торопись! Сократи расстоянья и годы,

Слышишь, конь, не щади ни себя, ни меня в бурях грозных;

в стужу, слякоть и зной ты скачи, не надеясь на отдых.

За спиной — отчий дом, плечи друга, улыбка любимой.

Всё забыто, разбито и скрыто в удушливом дыме.

Мне отчизной в ночи станет место шального ночлега;

со звездой заведу разговор, отдыхая от бега.

Всё, что было во мне, что в душе я так долго лелеял,

отдаю плеску волн и биенью копыт, не жалея.

С черной мыслью сплету обезумевший, яростный ветер,

на коне пролечу, как придется, по жизни, по свету.

Знаю я: где умру, там и лягу под пасмурным небом,

и не вспомнит никто обо мне. То ли был, то ли не был.

Мне никто из людей пятаками глаза не прикроет;

ворон выроет яму, а ветер присыплет землею.

Будут дождь и роса вместо слез на любимых ресницах,

а оплакивать станут меня перелетные птицы.

Но пока я живой и судьба мне хребет не сломала,

пронеси меня, конь, к горизонту, где светятся дали!

Я враждую с судьбой, измеряя года по минутам.

Будь что будет! Пусть смерть помешает дойти до приюта.

Мчись, Мерани, вперед, без оглядки, по жизни, по свету,

с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер!

Видно, я обречен. Темнота подступила вплотную.

От дороги устав, задыхаюсь в холодном поту я.

Но не зря я летел на коне, забывая про раны;

путь для тех, кто пойдет, протоптал беспокойный Мерани.

И опять кто-то гонит коня, позабыв о дороге,

и опять воронье, как всегда, предвещает тревогу.

Что ж, Мерани, лети, как придется, по жизни, по свету,

с черной мыслью сплети обезумевший, яростный ветер.

У моря, на горе — святилища руины.

Смерть размешала там, в пластах горячих глин,

и бронзовых бойцов, и мраморных богинь,

чью славу погребло безмолвие полыни.

Один лишь волопас стада гоняет ныне;

он, раковиной той, где дышит древний гимн,

наполнив даль небес и тишь сквозных глубин,

свой черный силуэт воздвиг в бескрайней сини.

Земля, как мать, нежна к античным божествам;

велит, чтоб меж стеблей разбитой капители

другие по весне аканты зеленели.

Но Человек, увы, чужд праотцев мечтам;

без дрожи внемлет он со дна ночей смиренных

пучине, что ревет и плачет по Сиренам.

И звероборец шел один сквозь чащу леса

по распахавшим грунт следам гигантских лап;

вдруг по плечам хлестнул горячий хищный храп

и солнца свет померк за гибельной завесой.

Не ведая пути, как если б встретил беса, —

в терновник, по ручью, с обрыва на ухаб, —

к Тиринфу убегал объятый страхом раб.

Широкие зрачки от ужаса белесы.

Он видел въяве тот живой кошмар Немеи:

космата и рыжа шерсть на короткой шее,

оскаленная пасть, клыков кинжальный строй.

Так в сумерках грозна тень длинная фигуры

Геракла, что стоит в кровавой львиной шкуре;

не человек, не зверь — чудовищный герой.

Дух мирры умащал наложниц молодых,

что нежатся в мечтах, декабрь смакуя вяло,

и угольницы медь покои озаряла,

метав огонь и тень по ликам бледным их.

На пурпурных одрах, в подушках пуховых,

подчас одно из тел — тех, мрамора ль, опала —

то выгнется, а то взметнется — и опало;

так складками лежит виссона страстный штрих.

Вот, сочивом себя саму разбередив,

восточная раба парильни посреди

бессильно вьет рукой в томленьи безголосом;

и вольную толпу увядших Авзонид

в неистовом кругу пьянит, манит, блазнит

дикарство черных кос, оплетших бронзу торса.