На другой день после именин большая часть родственников собралась у доктора. Сразу, в один час они возненавидели Молотова, как злейшего врага своего; в одно мгновение личность человека, прежде порядочного в их глазах, превратилась в отъявленно подлую и отвратительную, как будто в их благонамеренных душах давным-давно копилась и зрела вражда к Молотову и теперь вся вылилась наружу, вся сказалась. В собрании родных раздавалась брань против Молотова, слышалось слово: «Мерзавец!» – и если бы все пожелания их исполнились, то Егор Иваныч спокаялся бы, зачем до сих пор живет на свете. Но все-таки они не знали, что делать, волновались, шумели, удивлялись событию, потому что Надя, как бы ни поучал ее Молотов, говорила правду: в родне ее существовала только обязательная любовь. Более пятнадцати голов, думавших крепкую думу, не знали, на что решиться. На любовь Нади они смотрели как на чудо, как на нелепое, уродливое исключение, которое совершается в сто лет однажды; но все же не могли они отрицать факт и поняли, что если совершился вчерашний скандал, то, значит, любовь Нади не каприз, не блажь, не пустая привязанность, что она на все готова. В их головах рождались душеспасительные и дикие мысли.

Пришел и Дорогов. Его окружили все.

– Что это случилось у вас? как вы допустили? Что делать теперь? – поднялись со всех сторон вопросы.

– Ничего не знаю, – отвечал Дорогов с отчаянием.

– Вы совсем растерялись, – сказал ему Рогожников…

– Что же я делать буду?

– Должны вразумить Надю…

– Вразумлял.

– Вы расскажите ей все о Молотове, всю его подноготную; надо вывести его на свежую воду, и Надя сама увидит, что́ это за человек… Она испугается его…

– Что же я знаю о Молотове?

– Как, вы не знаете до сих пор этого нехристя, этого отпетого безбожника? Разве вы не знаете, что у него нет даже образа в доме, креста на глотке; садится за стол – рожи не перекрестит, родителей не поминает, в церковь не ходит. Говорили вы это Наде или нет?

– Неужели это правда? – спросили в один голос взволнованные родственники.

– Честное слово, прости ты меня, господи! – отвечал Рогожников. – Он даже не любит рассуждать о делах веры. «Я не сержусь, говорит, на вас за то, что вы так или иначе веруете; не сердитесь на меня и вы за мои убеждения».

Это поразило родственников, но более всех подействовало на отцовское сердце Дорогова… «Погубит мою дочь этот человек!» – думал он со страхом и едва не закричал: «Спасите, спасите ее!» Он с яростью тигра готов был защищать Надю от когтей Молотова… К прежним побуждениям выдать Надю за генерала прибавилось еще новое, которое окончательно, последней петлей захлестнуло сердце Игната Васильича и распалило его непобедимое упорство…

– Не дам я погибнуть своей дочери! – сказал он энергично.

– Надо рассказать ей о Молотове…

– Да, да!..

– Это я сделаю, – вызвался Рогожников, – я ей открою глаза… Она заблуждается, несчастная…

– Неужели и после этого она будет любить Молотова?

– Он опротивеет ей.

Читатель спросит: «Правду ль говорили о Молотове или клеветали на него?» Что отвечать на такой вопрос? Не из пальца же высосал Рогожников и, верно, правду говорил. Ему все поверили с радостью, охотно. Но этим дело не кончилось. Когда человек зол на человека, он узнает и расскажет всю подноготную своего врага, подсмотрит и подслушает, припомнит, что давно забыто, – и за все будет казнить. После Рогожникова явился обвинителем Попихалов, который, в качестве будущего родственника и посетителя всевозможных собраний, участвовал на семейном совете, хотя, впрочем, его никто не приглашал.

– Извините, господа, – начал он вкрадчиво и почтительно, – если в вашу речь я вставлю и свое слово…

– Говорите, говорите…

– Я осмеливаюсь считать вас почти родственниками…

– Ну, разумеется.

– Мне кажется, есть сведения о Молотове, которые сильнее подействуют на Надежду Игнатьевну…

– Что такое?

– Молотов всего года четыре назад имел непозволительную связь…

– С кем?

– С одной вдовой-чиновницей; я ее знаю и думаю, нельзя ли достать какие-нибудь документы, например письма.

– Вы можете достать письма?

– Не ручаюсь, но надо попытать. Бог знает, может быть, у него и…

Попихалов несколько смешался и замял речь свою…

– Что, что такое? – спросили его с любопытством….

– Я хотел сказать, что, может быть, у него и дети были, судя по долговременности связи…

Слушатели были поражены; никто не предвидел последнего обвинения. С каждою минутою личность Молотова освещалась все более и более невыгодно для его репутации… Радость неподдельная, самая искренняя на лицах собеседников. Добрые люди торжествовали при открытии, что вот Молотов – безбожник, Молотов – развратник…

– Доказательства есть? – спросили самые благоразумные…

– Судебных, пожалуй, и нет, но зачем они? лишь бы убедить Надежду Игнатьевну, и Молотов от ней самой получит отказ, тем более что это не первый случай в жизни Егора Иваныча…

Лица повеселели. Родственники были счастливы в настоящую минуту: им казалось, что они наверняка губили репутацию Егора Иваныча. Один лишь Дорогов с каждой минутой свирепел, представляя себе, что он оскорблен как семьянин; опять вспомнилась собственная юность и рисовались картины Надиной любви, созданные его небезгрешным воображением…

– После вдовы Егор Иваныч имел еще сомнительные знакомства, – продолжал Попихалов, – мне положительно известно, что он…

– Договаривайте…

– Посещал так называемых камелий…

Дорогов поднялся со стула и отошел в сторону.

– Он знаком, – говорил Попихалов, – с актером Ступиным; у этого актера… Уж извините, я буду говорить прямо…

– Ну да; нечего тут стесняться! разоблачайте его!

– У Ступина есть содержанка; у нее Егор Иваныч крестил детей.

– Господи, час от часу не легче! – проговорил Дорогов.

– Наконец, известно, что Молотов помогал одному приятелю деньгами и советами, когда приятелю нужно было увезть девицу из дому ее опекуна…

Игнат Васильич взялся руками за голову и, стиснув зубы, в душе своей проклял все на свете. «И этот человек едва не жил у меня? – думал оскорбленный отец. – Что он хотел сделать с Надей?» Дорогов был опозорен на всю родню, гласно…

– Надо довести все это до сведения Надежды Игнатьевны, – заключил Попихалов, – и тогда дело примет совсем другой оборот…

Состоялось общее решение опозорить Молотова в глазах Нади. Ко всему этому прибавились еще тысячи случаев из жизни Егора Иваныча, тысяча мельчайших черт его характера, и наконец возник вопрос:

– А откуда у него пятнадцать тысяч?

Решено:

– Украл!

– Где?

– Где-нибудь да украл! Такой человек на все способен…

Что же автор не защищает своего героя? Что ж и защищать его? Денег он не крал, и впоследствии сам Молотов расскажет, откуда у него взялись тысячи. Относительно же любовных похождений Молотова скажу, что в словах Попихалова была и правда. Детей у него не было, документов интимного свойства не существовало, но другие обвинения, пожалуй, несколько справедливы…

Мы с своей стороны ответим на один только вопрос: «Любил ли кого-нибудь Молотов?»

Такому вопросу мы придаем важное значение в деле характеристики. Как бы ни был человек прозаичен, но имеет же он хоть фунт хорошей крови в организме и пару мыслей о женщине в голове. Молотов, хотя бы он был холоден, как медно-красный индеец, идеально или материально увлекался, – это-то и нужно знать. Каждому смертному жизнь дает известную долю любовного продукта, имеющего тот или другой характер, смотря по темпераменту и нравственному развитию. Автор обязан представить факты, причем, само собою разумеется, поэтические ходули и ломанье не имеют места. Мы в романе не действующее лицо, а смотрим на события и характеры со стороны, относимся к ним холодно, бесстрастно, никого не обвиняя и не оправдывая… Известное дело, что всякий считает любимого человека выше всех на свете, и это не заблуждение, потому что для влюбленного предмет его любви в данное время действительно божество; но зачем же автор вместе с героями будет считать их божествами? Автор, по законам природы, сам имеет полное право быть влюбленным и, по тем же законам природы, считать предмет своей любви выше всех на свете, даже героев своей повести. Поэтому какая нужда скрывать что-нибудь? Лгать не только безнравственно, но и бесполезно. Так и будем писать.