Обнял Татьяну, поцеловал в щеку.

– Возвращайся быстрей.

– Как получится.

– Будешь изменять – убью!

– Не говори глупостей. Давай присядем на дорожку.

Присели. Жена на табуретку, дочь на полку для обуви, я прямо на чемодан.

– Ну все, пока.

Погладил Дануську, еще раз чмокнул жену. Посоветовал:

– Держи хвост морковкой! Скучай без меня.

– Звони.

– Есть, товарищ командир. Если будет возможность.

– А доволен-то как… – Татьяна скупо улыбнулась.

– Все, бегу.

Вышел из подъезда, поздоровался с зоркими бабушками на лавочке и заторопился к автобусной остановке. Настроение было выше среднего. Я вообще люблю уезжать. Чувствуешь какой-то эмоциональный подъем. Не зря ведь творческий союз посылал своих советских писателей в дальние командировки. В освобожденной от домашних забот голове неожиданно просыпаются умные мысли. Хочется припасть к столу и сочинить нетленку вроде птицы-тройки. У меня много песенных сюжетов задумано в дороге: всплывают вдруг несколько строчек, и видишь, что из этого что-то должно получиться. А уже потом, дома, пытаешься это «что-то» втиснуть в слова. Иногда удается, но часто бьюсь впустую – настрой теряется, приходится себя заводить, и выходит уже не то.

Пока ждал общественный транспорт, родилась строчка «У царя Иванушки».

Прямо с музыкой, однообразной, как колокольный звон. Что-то обрядовое, околонародное.

У царя Иванушки, в неоглядной вотчинен,

И палаты светлые, и засовы прочные…

Видимость благополучия царя-батюшки. Все, вроде, хорошо, а душа мается: жизнь-то на чужой крови построена. И без крови на троне не удержишься. Надо обдумать. Вдруг это та песня, которую я всю жизнь в себе ищу? А может, просто дань моде – сейчас все набросились на русский материал, без фураги хоть на сцену не выходи.

3.

Все течет, все из меня.

Р. Декарт (искаж.)

Я так и не научился спать в самолетах (в автобусах, правда, уже могу). Тем более, что лайнер ТУ-154 комфортабельному отдыху не способствует. Мечта нашей авиации – грузить пассажиров штабелем, чтоб больше вошло. И многое сделано на пути к исполнению этой мечты. Чувствуется напряженная работа светлых конструкторских умов. Кресла узкие и поразительно неудобные. Расстояние между рядами минимально. На подлокотнике два локтя, твой и соседский, уже не умещаются. Меняешь одну неудобную позу на другую. Затекают сразу ноги, руки и шея. Живот после аэрофлотовской пищи активно урчит, вырабатывает биогаз. Еще и курить нельзя. И взятый в дорогу остросюжетный детектив оказывается тупосюжетным. Остается только впасть в анабиоз и заниматься самокопанием.

Как модно теперь говорить, жизнь человеку дается, и прожить ее надо. Мне уже сорок лет. А если пройдет еще год, то будет сорок один. И так далее. В общем, я в возрасте творческой половой зрелости.

У меня есть сын, которого я лет десять не видел. Есть третья жена, которая принципиально ничем не хуже первых двух. Есть дочь, которая на глазах отбивается от рук. Правда, какое-то влияние я на нее все же оказываю. В частности, Даша уже пытается сочинять. Ищет нетрадиционные пути к слову. Недавно пела своей кукле: «Петух захлопал хвостом во все горло». Я сказал, что петух вообще-то хлопает крыльями. Дочь возразила, что вообще крыльями, а ее петух – хвостом. Про горло я промолчал. Если в одной фразе сразу несколько ошибок – это признак стиля.

Я написал диссертацию, и ее читали по крайней мере оппоненты. Принимал участие в составлении нескольких словарей, где в предисловиях моя фамилия упомянута с выражением благодарности. Я сочинил в общей сложности штук триста (считая и на чужую музыку) песен. И за десяток из них не стыдно.

Я знаю кого-то из великих, и, что важнее, кто-то из них знает меня. Хотя такое знакомство не всегда показательно. Илья Бутман рассказывал, как его выделил Жванецкий. Шел ленинградский (тогда еще) фестиваль юмора «Очень-91». Жванецкий со сцены открыто возмущался, что в зале много гостей без аккредитационной карточки на шее:

– В кои-то веки собрались профессионалы обсудить свои дела, а им мешают! Я не автографы приехал раздавать!

В перерыве Илья зашел в туалет. Жванецкий стоял перед писсуаром, застегивая молнию. Скользнул по Илье взглядом, отметил наличие карточки и довольно сказал:

– Хоть здесь одни профи!

Я неплохо выступаю, тарифицирован как артист первой категории. У меня даже была одна поклонница, которая отыскивала меня по афишам в сборных соляночных концертах и дарила книги с трогательными подписями.

То есть что-то я, безусловно, в жизни уже свершил.

Но иногда царапает ощущение, что я так и не сделал главного. Не открыл собственную планету, не отыскал нефть на своем участке. Был и остался винтиком в сложной системе. Токаря воспринимают по работе, поэта и артиста – по имени. Как-то подсознательно я все время готовлюсь к тому, что слава, признание, известность придут когда-нибудь потом. Придут ли?

Жизнь получается предчувствием, ожиданием будущего успеха. Длинным коммунальным коридором к неведомой янтарной комнате.

Я уже менял семью и профессию. Многократно влюблялся и даже был счастлив. Обманывал себя и других. Останавливался и оглядывался. Шел неверной тропой и выходил на столбовую дорогу.

Помню, в малознакомой компании симпатичная девушка спросила у Эдика Дворкина:

– Простите, чем вы занимаетесь?

– Я поэт, – ответил Дворкин. – Я написал трагическую балладу о селезне, который несет яйца.

– Но ведь селезень не несет яйца! – удивилась девушка.

– Я написал трагическую балладу, – повторил Эдик, – о селезне, который летит высоко в небе и несет яйца.

Жалко селезня. Летает, а не орел.

4.

Юрий Тейх и Сережа Янсон переходили улицу. Мимо на большой скорости неслась машина. Тейх остановился и придержал готового высунуться Сережу за локоть. Они благополучно добрались до противоположного тротуара.

– Янсон, – торжественно сказал Тейх. – я спас тебе жизнь.

– Спасибо, Юра.

Тейх смери Сережу оценивающим взглядом и пожал плечами:

– Не за что!

Правдивая история

В Братске нас встретили белесый туман, пахнущий горелой смесью навоза с резиной, и местный администратор Саша.

– Выброс с алюминиевого завода, – объяснил Саша.

Заводу тяжело. Он напряженно изнашивает оборудование, пытаясь завалить страну материальными ценностями. Оборудование железное, но побывавшее в руках советского человека. То есть иногда там что-нибудь не срабатывает, и на город ползет колоссально вонючее облако – мечта токсикомана. Во время сильного выброса дети не ходят в школу. Сегодня выброс средний, и школы работают. Нам повезло – мы сразу вдохнули романтики полной грудью.

Саша сообщил также, что живет в Братске уже давно, и научился выводить токсины из организма подручными горячительными средствами. Причем в основе лечебного настоя лежит украденный Сашиным знакомым с того же завода спирт. Круг, как положено, замыкается.

Мы получили багаж и по грязноватому снегу побрели к автобусу. Гостиница находилась на другом конце города. Хотя Братск похож на город примерно так же, как рубль на доллар. Братск – это несколько сведенных вместе поселков. Кончается один, и после полосы чахлого леса начинается другой. Каменные джунгли чередуются с деревенским пейзажем. Побывавшие в Штатах счастливцы в дорожных очерках «Америка как она есть» примерно так описывают Лос-Анджелес. С учетом, конечно, тамошнего климата и зверств капитала. Я, по серости, мог сравнить этот мини-мегаполис только с идеальным поселением будущего, когда наконец сотрутся грани между городом и деревней. Горожане получат доступ к дорожно-транспортным прелестям сельской глубинки. Зато обитатели одноэтажных домиков не почувствуют себя оторванными от благ магазинной цивилизации.