— О чем ты думаешь, Фаншо́н[20]? — Даниэль Мартэн, улыбаясь, смотрела на свою подопечную, которая сидела в ее кабинете, напротив нее.

Белокурая девочка, сосредоточенная и молчаливая, казалось, целиком ушла в себя, поглощенная своими мыслями.

— Я думаю, мадемуазель, что… — сказала она наконец. — Может быть, теперь вы мне скажете, за что судили Танка?

Улыбка исчезла с лица Даниэль Мартэн, и она задумалась, вспоминая мучительный процесс маленького марсианина с Холма… Он так сильно взволновал ее, этот мальчик! А ведь ей пришлось повидать в своей жизни немало трудных детей!

После памятного дня Фаншетты Рождества прошло три недели. То один, то другой мальчишка, в том числе и Танк, время от времени наносили теперь Фаншетте визиты. Пресловутый процесс Танка, о котором никто никогда не заговаривал, стал очень интересовать, даже беспокоить девочку.

— Да, раз уж ты с ним познакомилась, ты должна все знать, — решила молодая женщина.

Она помолчала, собираясь с мыслями, затем, взвешивая каждое слово, медленно принялась объяснять:

— По своей натуре Танк порывистый, вспыльчивый мальчик. Он не умеет сознательно добиваться любви к себе. Танк способен на самый благородный, самый великодушный поступок, но он может и зло отомстить, если считает, что к нему несправедливы. Ведь ты его сама видела! Так вот, не суди о нем по его суровому лицу. Этот мальчишка угловат, но он чувствует глубоко. А его всегда обижают… Вот он и старается прослыть жестоким и грубым в надежде, что это послужит ему защитой.

Даниэль Мартэн помолчала немного и снова начала рассказывать, глядя своей собеседнице прямо в глаза, словно желая убедить ее в чем-то.

— Ты, конечно, знаешь, что у Танка есть два старших брата, — сказала она. — В один прекрасный день у него появилась маленькая сестренка. Родители полюбили ее так сильно, что на долю трех сыновей, особенно последнего, приходилось уже гораздо меньше тепла, чем прежде. Но маленькая девочка утонула во время прогулки, играя на берегу канала Сен-Мартен. Никого, кроме Танка, не было подле нее в эту минуту. Свидетель — проезжавший мимо велосипедист — рассказал, что он видел, как Танк толкнул девочку, и она, потеряв равновесие, упала в воду. На самом деле, увлекшись игрой, он просто сделал слишком порывистое движение. Однако родители утверждали, что он всегда был ревнивым и жестоким, и сколько ни кричал несчастный мальчишка, что не виноват, как ни велико было его неподдельное горе, а все-таки пришлось ему предстать перед судом. Правда, трибунал, — так же как и я, — убедился в том, что он невиновен. Танк не понес никакого наказания и был возвращен семье. Но семья ему все-таки не поверила, и с этих пор его едва терпят в доме…

— О мадемуазель… Это ужасно… — пробормотала Фаншетта.

— Да… Очень тяжело. Потому, что я уверена… понимаешь, Фаншетта, повторяю еще раз: уверена… что он не виноват. Но я уверена, к сожалению, и в том, что в один прекрасный день он уйдет куда глаза глядят, навстречу все равно какой судьбе, лишь бы убежать от этих людей, которые больше в него не верят. Разве только до тех пор…

Даниэль Мартэн замолчала.

Фаншетта изо всех сил, но безуспешно старалась придумать какой-нибудь выход.

— Что же можно для него сделать, мадемуазель? Ему не так легко помочь… — вздохнула она наконец в полном унынии.

— Будь ему другом, Фаншетта, даже если он покажется тебе непонятным. Ведь брат Жюль тебе говорил, что самые злые — это часто всего лишь самые несчастные.

Фаншетта снова задумалась и, чтобы окончательно рассеять все свои сомнения, произнесла:

— Все-таки одна вещь удивляет меня, мадемуазель… Танк приходил ко мне домой после Рождества… Ну, так вот, и никогда он не посмотрит на Бишу, не приласкает его. Никогда ему слова не скажет. А ведь другие играют с малышом… Скажите, мадемуазель, неужели он в самом деле ненавидит маленьких?

— Нет-нет! Не верь этому! Постарайся понять, девочка, что твой Бишу для него — воплощение всех маленьких детей на свете… портрет умершей сестры, память о которой несправедливо легла на его плечи таким тяжелым бременем. Он просто не смеет дотронуться до Бишу, потому что боится!

— Да, может быть… Я бы сама не догадалась… А все-таки я чувствую, что вы правы. Какая сложная штука — жизнь, мадемуазель!.. Вот, например, Милое-Сердечко. Она-то ведь не боится Бишу. Напротив, им очень весело вместе. А все же мне кажется, что она нас так и не полюбила по-настоящему. Ни моего Бишу, ни меня. Почему, мадемуазель?

— Не знаю, Фаншетта, не знаю… Когда-нибудь она тебе скажет, вот увидишь. Постарайся тогда не забыть, что ты сильнее ее. Это поможет тебе к ней хорошо отнестись… Ну вот, — закончила Даниэль Мартэн. — Теперь беги скорей. И не забудь позвонить, если не сможешь прийти. Есть у тебя еще жетоны для автомата?.. Как поживают твои пузыри?

Выйдя из Дворца правосудия, куда она ходила к адвокату, Фаншетта с облегчением вздохнула. Как ни уговаривала себя девочка, а все-таки каждое посещение этого внушительного здания производило на нее тягостное впечатление. Поэтому она с радостью повернулась к нему спиной и бросилась бежать по мосту о’Шанж, чтобы выйти на набережную, которая ведет к Собору Парижской богоматери.

Зато здесь все казалось ей прекрасным. Она охотно задерживалась, проходя мимо клеток с животными, мимо букинистов, у которых весь магазин помещается в ящике, установленном на парапете; с восторгом разглядывала гравюры и акварели с изображениями старого Парижа, блеклых цветов или диковинных птиц… Случалось, что, засмотревшись, она забывала предлагать прохожим свои пузыри. Однако перед собором Фаншетта обязательно выпускала в небо несколько облачков — хотя бы для того, чтобы удивить голубей. К тому же она придумала себе игру, которая вносила некоторое разнообразие в ее повседневную жизнь: она смотрела, как в пузырях, словно в призрачных зеркалах, раскрашенных во все цвета радуги, Париж, подернутый волшебной дымкой, отражается хрупкими, немного сдвинутыми изображениями. То Собор Парижской богоматери появлялся в золотистом шаре, то Опера — в розовом, а Эйфелева башня — в голубом, то купола Сакре-Кёр улетали на воздушном экране под самые облака.

Однако в это серое утро Фаншетте скоро пришлось прервать свое любимое занятие. Было холодно. Приближалось время завтрака, и прохожие шагали быстро, не интересуясь пузырями. Лучшее время для продажи — это вторая половина дня.

Решив, что не стоит и пытаться распродать свой товар, юная продавщица спустилась в метро на ближайшей станции — Ситэ́. На станции Барбэ́с она пересела, вышла у площади Пига́ль и через полчаса, напевая песенку, шла вверх по направлению к саду на улице Норвен.

Дела ее обстояли как нельзя лучше. Адвокат Мартэн ее похвалила. Бишу поправился, посвежел, скоро можно будет отдать его в школу. Марсиане с каждым днем все больше привыкали к ней; может быть, ей удастся когда-нибудь полностью завоевать доверие Танка? И, наконец, не далее чем вчера мадам Троньон подарила своей племяннице маленькую цветочную вазочку, найденную в кухонном шкафу. Это был, несомненно, последний трофей, уцелевший от игорных похождений тетки на ярмарках, но зато первый ее подарок!

Был день святой Агнесы — именины матери Фаншетты. Девочка купила букетик анемонов, чтобы обновить свою вазочку и украсить цветами прикрепленный к стене над камином портрет. По правде говоря, это была всего-навсего плохая любительская фотография, но молодая женщина, которая с этого портрета улыбалась, приносила девочке утешение в самые тяжелые минуты жизни.

Прежде чем войти в дом, девочка позвала малыша, игравшего с рыжей кошкой в глубине липовой аллеи:

— Иди руки мыть, Бишу!

Затем оба свернули в узкий коридор, который вел в их комнату. Открыв дверь, Фаншетта, как всегда, поискала глазами портрет, словно для того, чтобы с ним поздороваться, и как вкопанная остановилась на пороге: