Литература

Gerh. Joh. Vgssius: Hist, de controversiis, quas Pelagius ejusque reliquiae moverunt, libri vii. Lugd. Batav., 1618 (auct. ed., Amstel., 1655). Кардинал Henr. Norisius: Historia Pelagiana et dissert, de Synodo Quinta Oecumen. Batavii, 1673, fol. (и в Opera, Veron., 1729, i). Garnier (иезуит): Dissert, vii quibus intégra continentur Pelagianorum hist, (в его издании Opera Мария Меркатора, i, 113). Предисловие к десятому тому бенедиктинского издания трудов Августина. Corn. Jansenius (ум. в 1638): Augustinus, sive doctrina S. Augustini de hunianae naturae sanitate, uegritudine, medicina, adv. Pelagianos et Massiiienses. Lovan., 1640, fol. (Он прочел Августина двадцать раз и возродил его систему в Католической церкви). Tillemont: Mémoires, etc. Tom. xiii, pp. 1–1075, полностью посвящен жизни Августина. Сн. Wilh. Fr. Walch: Ketzerhistorie. Leipz., 1770. Bd. iv, v. Schröckh: Kirchengeschichte. Parts xiv‑xv (1790). G. F. Wiggers (sen.): Versuch einer pragmatischen Darstellung des Augustinismus und Pelagianismus, in zwei Τ heileт. Hamburg, 1833. (Первая часть появилась в 1821 г. в Берлине; вторая, посвященная полупелагианству, — в 1833 г. в Гамбурге. На титульном листе стоит дата 1833. Первая часть была также переведена на английский профессором Эмерсоном, Andover, 1840). J. L. Jacobi: Die Lehre des Pelagius. Leipzig, 1842. F. Böhringer: Die Kirche Christi in Biographien. Bd. i, Th. 3, pp. 444–626, Zürich, 1845. Gieseler: Kirchengeschichte. Bd. i. Abth. 2 pp. 106–131 (4^th ed., 1845, весьма благосклонен к пелагианству). Neander: Kirchengeschichte. Bd. iv (2^fl ed., 1847, более в поддержку Августина). Schaff: The Pelagian Controversy, в Bibliotheca Sacra, Andover, May, 1848 (no. xviii). Theod. Gangauf: Metaphysische Psychologie des heiligen Augustinus. Augsb., 1852. Подробный, но не завершенный труд. H. Hart Milman: History of Latin Christianity. New York, 1860, vol. i, ch. ii, pp. 164–194. Jul. Müller: Die christliche Lehre von der Sünde. Bresl., 1838, 5^th ed. 1866, 2 vols. (Английский перевод — Pulsford, Edinburgh.) Его же: Der Pelagianisnius. Berlin, 1854. (Краткий, но потрясающий очерк). Hefele: Concilicngeschichte. Bd. ii, 1856, p. 91 ff. W. Cunningham: Historical Theology. Edinburgh, 1863, vol. i, pp. 321–358. Fr. Worter (католик): Der Pelagianisrnus nach seinem Ursprung und seiner Lehre. Freiburg, 1866. Nourrisson: La philosophie de S. Augustin. Par., 1866, 2 vols. (vol. i, 452 ff.; ii, 352 ff.). См. также литературу в §178 и соответствующие главы в историях учения: Münscher, Baumgarten‑Crusius, Hagenbach, Neander, Baur, Beck, Sнedd.

§146. Характеристика пелагианских споров

Пока Восточная церковь тратила силы в христологических спорах и, с помощью Запада, разрабатывала соборное учение о личности Христа, Латинская церковь занималась великими антропологическими и сотериологическими проблемами греха и благодати и выводила на свет великие сокровища истины без помощи Восточной церкви или влияния с ее стороны. Третий вселенский собор действительно осудил пелагианство, но без тщательного изучения вопроса и просто по причине его случайной связи с несторианством. Греческие историки Сократ, Со–зомен, Феодорит и Евагрий, рассказывая об этом периоде, вообще не упоминают о пелагианских спорах, и это прежде всего указывает на практический уклон Западной церкви, в отличие от созерцательной и склонной к теориям Восточной церкви. Но христологические и антропологическо–сотериологические споры тесно связаны между собой, так как Христос стал человеком ради искупления людей. Личность и деяния Искупителя предполагают, с одной стороны, способность человека к искуплению, а с другой — его потребность в искуплении. Манихейство отрицает первое, пелагианство — второе. Возражая этим двум основным антропологическим ересям, церковь получила возможность выработать истинную теорию.

До Августина антропология церкви была исключительно грубой и неопределенной. В целом все соглашались во взглядах на отступничество и моральную ответственность человека, во взглядах на ужасное проклятие греха и на потребность в искупительной благодати, но не во взглядах на степень природной греховности и на отношения между человеческой свободой и божественной благодатью в деле рождения свыше и обращения. Греческие, особенно александрийские отцы церкви, выступая против дуализма и фатализма гностических систем, делавших зло обязательным в природе, уделяли большое внимание свободе человека и обязательному взаимодействию этой свободы с божественной благодатью; латинские же отцы церкви, особенно Тертуллиан и Киприан, Иларий и Амвросий, руководствуясь, скорее, практическим опытом, чем теоретическими принципами, заостряли внимание на роли наследственного греха и наследственной вины человека, а также высшей власти Божьей благодати, — не отрицая, однако, свободы и личной ответственности[1713]. Греческая церковь была верна своему, хотя и не развитому еще тогда, учению о синергизме[1714], заключавшемуся в том, что человеческая воля и божественная благодать вместе принимают участие в обращении; Латинская же церковь, под влиянием Августина, была склонна к системе божественного монергизма[1715], в котором вся слава принадлежит Богу, а сама свобода становится следствием благодати; пелагианство же, напротив, выражало принцип человеческого монергизма, который приписывал основные заслуги обращения человеку, а благодать сводил к внешнему, вспомогательному воздействию. После смерти Августина, однако, на Западе стала преобладать промежуточная система полупелагианства, близкая к греческому синергизму.

Фигуры Пелагия и Августина, ставших представителями противоположных видов монергизма, легко считать символическими еще в большей степени, чем фигуры Ария и Афанасия или Нестория и Кирилла в предыдущий период. Первый, британец, не раз сотрясал мир своими заблуждениями; второй, африканец, — своими истинами. Они представляют принципы и тенденции, которые, в разных модификациях, продолжают существовать на протяжении всей истории церкви и вновь появляются в последующие эпохи. Спор Готшалька в IX веке, Реформация, синергистские споры в лютеранской церкви, арминианские — в реформатской, янсенистские — в римской католической, — это лишь вариации того же самого спора в новых и более конкретных видах. Каждая система отражает индивидуальный характер и опыт своего автора. Пелагий был праведным монахом, без внутренних конфликтов; он, путем спокойного развития, достиг высот формального благочестия, не ведая ни бездны греха, ни взлета благодати. Августин прошел через жестокие терзания и ужасные противоречия, но наконец незаслуженная Божья благодать завоевала его и возродила к жизни в вере и любви. Пелагий мыслил удивительно ясно, хотя и ограниченно, он был искренним защитником нравственности, но без энтузиазма относился к возвышенным идеалам; ему не было трудно реализовать свой не столь уж высокий идеал святости. Августин же обладал умом дерзким и пытливым, сердце его пылало, он обрел мир только после того, как был долго носим волнами страстей; он испытал все несчастья греха, а потом — всю славу искупления, и этот опыт позволил ему понять и объяснить эти противоборствующие силы гораздо лучше, чем удалось его оппоненту, и добиться той убедительности и полноты, в которой он уступает лишь богодухновенному апостолу Павлу. В самом деле, Августин, из всех отцов церкви, в плане опыта и учения больше всех напоминает этого апостола и стоит на втором месте после него в плане влияния на деятелей Реформации.