Не задумываясь, он поднял ее и сунул в карман, подсознательно понимая, что лучше бы это сделать позже, когда и если они найдут первую.

Она слегка его опережала, продолжая спешить вверх по тропе, когда он заметил недостающую туфлю сбоку от дороги и довольно–таки надолго задержался, чтобы ее поднять.

Одри обернувшись окликнула его; сейчас ее голос был спокойным.

— Франки внутри, но, кажется, с ним все в порядке, хотя он и напуган. Он говорит, там с ним внутри никого и ничего нет.

Лью сделал глубокий вдох, тряхнул головой и продолжил путь вслед за ней.

Она обогнула небольшой поворот и направилась к поляне, где расположился чужой корабль. Одри была к нему на полпути, когда Льюис тоже свернул с тропы и поднял дробовик — глаза у него полезли на лоб.

Несмотря на то, что она приблизилась к барьеру, невидимому барьеру, люк корабля открылся и наружу скользнул трап. Наверху со сморщенным и мокрым от слез лицом стоял Франки.

Она продолжала беспрепятственно идти вперед, широко расставив руки.

— Деточка, детка! — нежно проворковала она. — Мамин маленький хороший мальчик. Давай, иди ко мне, Франки.

Он спустился вниз по трапу, вытирая на ходу глаза и хлюпая носом.

Она взяла его на руки и держала так, как может держать только настоящая хранительница и защитница. Она повернулась и пошла прочь.

Позди них послышался свистящий звук, но она не обернулась.

Глаза Лью, все еще широко открытые от удивления, глядели вверх, сопровождая что–то в бездонное поднебесье.

Он снова молча шел за женой и первенцем вниз по тропинке.

Одри бормотала что–то успокаивающее, как это может делать только мать.

Когда они добрались до домика, она сказала слегка расстроенно:

— Боже правый, мое жаркое! — и понесла мальчика с собой на кухню.

Лью уставился ей вслед.

Он покачал головой:

— Что может сделать пара успокаивающих таблеток.

ПОЙДЕМ СО МНОЮ РЯДОМ…

Мартин Уэндл оставил свой «Ягуар–седан» у подножия холма и направился к коттеджу на вершине пешком. На полпути он приостановился и задумался. Для человека его полета и амбиций дело было незначительным. Или нет? Почему нужно было тратить так много времени? Пожатие плечами вышло очень по–человечески, а улыбка кривой. Он продолжил подъем.

Легкий стук в дверь вызвал почти незамедлительный ответ.

— Профессор дома? — спросил он.

Отозвавшийся заколебался:

— Вам назначено, сэр?

Мартин Уэндл посмотрел на него.

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос.

— Профессор Дрейстайн занят своими исследованиями, сэр. — Слуга сник.

— Спасибо, — сказал Уэндл, подавая свою шляпу и трость.

Он остановился у входа в убежище математика и, прежде чем его присутствие заметили, изучающе осмотрелся. Эта была комната ученого мужа. Удобная мебель, предназначенная для того, чтобы на нее что–то проливали, способная вынести пинки обуви и ожоги сигарет. В одном из углов находился изящный передвижной бар, в комнате было более одной коробки для табака и более одной подставки для трубок. На стенах висело несколько картин; Уэндл различил работы Риверы, Гранта Вуда, Хартли, Беллоуза, Марина.

В тяжелом кожаном кресле скорчился Ганс Дрейстайн. Над книгой торчали только его знаменитая копна белых волос и часть необычно высокого лба. Перед ним, на коврике, опустив голову на лапы, расположился громадный черный пес немыслимой породы.

Собака открыла глаза и тихо протестующе зарычала.

— Профессор Дрейстайн? — спросил Мартин.

Ученый выглянул из–за своего фолианта и заметил стоящего перед ним человека — высокая фигура, линкольновского типа лицо, безукоризненная одежда, почти высокомерный безапелляционный тон.

Ганс Дрейстайн заложил страницу указательным пальцем, распрямился и нахмурил брови.

— Я давал указание Уилсону… — начал он.

— Вопрос гораздо важнее мелочей, которые могут нам помешать. Мне необходимо провести с вами полчаса.

Собака снова зарычала.

— Хватит, хватит, мальчик. Успокойся, — сказал ей Дрейстайн и обернулся к посетителю: — Мое время расписано полностью, сэр. Это убежище — единственная возможность уединиться, чтобы немного расслабиться, подлечить стариковские болячки, иногда закончить затянувшиеся исследования.

Высокий посетитель нашел себе стул напротив пожилого человека.

— Мое время так же ценно, как и ваше. Я не намерен тратить его впустую. — Его глаза уставились на собаку. Он кивнул и перевел их обратно на негостеприимного хозяина. — Вы знакомы с жизнью Роджера Бэкона, английского философа и монаха?

Ученый вздохнул, закрыл книгу и положил перед собой на журнальный столик. Закрыв глаза, он сказал:

— Родился в 1215–м и умер в возрасте около восьмидесяти лет. Обучался в Оксфорде и Париже, стал профессором. Вступил в Орден францисканцев и обосновался в Оксфорде, где специализировался в алхимии и оптике. Должно быть, в те дни он был занят больше своими делами. В 1257–м его обвинили в колдовстве, и он потерял в заключении десять лет полнокровной жизни.

Голос Ганса Дрейстайна с возрастом стал тише, но не утратил своей знаменитой ироничности.

— Интереснейшая личность, — закончил он. — Но какое отношение имеет старый философ к вашему вторжению, мистер…

— Мартин Уэндл, — подсказал посетитель. — Вам несомненно будет интересно узнать, что Бэкон был мутантом — Homo superior — одним из первых, кто упоминается в наших записях.

Лохматые белые брови поползли вверх.

— Какое несчастье, что он дал обет.

В голосе Уэндла прозвучало легкое раздражение:

— Большое несчастье, профессор. Как вы убедитесь, сэр, я не занимаюсь ерундой.

Математик остановил на нем долгий взгляд, наконец встал и направился к бару.

— Хотите выпить, мистер Уэндл?

— Спасибо, нет.

Смешивая себе порцию, профессор заговорил:

— Я тут обнаружил, вопреки общему мнению, что алкоголь, э–э, в разумных дозах способствует научным изысканиям.

— Я так не считаю.

— Конечно. — Профессор Дрейстайн вернулся в свое кресло. Глаза собаки проследили за ним от кресла до бара и обратно. — Итак, сэр. Эти ваши полчаса моего времени?

Когда хозяин снова откинулся в кресле, его сухощавое лицо на секунду расслабилось.

— Раньше я об этом никому никогда не рассказывал, — начал Уэндл. — Хотя, чтобы так или иначе получить информацию, я потратил слишком много лет.

Профессор отхлебнул из бокала.

— Меня всегда интересовала история Бэкона — легенды, мифы.

— С Бэкона история лишь начинается. Вы, конечно же, знаете, что значительную часть своей жизни он провел в поисках философского камня и эликсира жизни.

— Он разделял заблуждения других алхимиков своего времени.

Мартин Уэндл покачал головой.

— Вы не поняли. Роджер Бэкон никогда не гонялся за блуждающими огнями.

Профессор еще раз прихлебнул, и глаза его сверкнули.

— Я забыл, вы же мне сказали, что он был Homo superior. Поэтому, ну, скажем, он открыл эликсир жизни, философский камень.

Уэндл прервал:

— Профессор, вы же не будете отрицать, что сегодня две эти древние цели алхимиков — бессмертие и превращение металлов — вполне достижимы.

Профессор неожиданно улыбнулся.

— Постойте, — сказал он. — Однако, мой друг, все это было семь сотен лет назад.

— А Бэкон был Homo superior, и если вы будете попрежнему меня прерывать, то вашего времени уйдет гораздо больше, чем полчаса.

Профессор молча улыбался, в то время как Уэндл продолжал:

— Насколько я знаю, Бэкон не преуспел с превращением металлов и, конечно, не осознал, что добился победы над смертью. Видите ли, он был арестован прежде, чем закончил свои эксперименты. Когда его освободили, его дух был сломлен уже настолько, что он не смог достигнуть снова ранее завоеванных высот.

Вопреки подспудному протесту, профессору было интересно. По крайней мере это было что–то новое, и хотя плоть его была стара, ум оставался по–прежнему молодым.