— Это неважно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! — встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:

— А я действительно похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль…— Кот хотел еще что-то сказать, но его попросили замолчать, и он, ответив: — Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! — замолчал.

— Верно ли, что вы написали роман? — спросил Воланд.

— Да.

— О чем?

— Роман о Понтии Пилате.

Воланд откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодировал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.

— О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…

— К сожалению, не могу этого сделать,— ответил мастер,— я сжег его в печке…

— Этого нельзя сделать, простите, не верю,— снисходительно ответил Воланд,— рукописи не горят.— И, обратившись к коту, велел ему: — Бегемот, дай-ка роман сюда!

Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он на толстой пачке рукописей, в нескольких экземплярах ^{270}. Верхний экземпляр кот подал Воланду с поклоном.

Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слез:

— Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! — и, повернувшись к Воланду: — Всесильный, всесильный повелитель!

Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манускрипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, уставился на мастера.

Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошел в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.

Коровьев выскочил из-под света свечей и темною тенью закрыл больного и зашептал:

— Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживет!.. Еще стаканчик… И я с вами за компанию…

И стаканчик подмигнул — блеснул в лунном свете, и помог стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.

— Ну, теперь все ясно,— сказал Воланд и постучал длинным пальцем, с черным камнем на нем, по рукописи.

— Совершенно ясно,— подтвердил кот, забыв свое обещание стать молчаливой галлюцинацией,— теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? — спросил он у молчащего Азазелло.

— Я говорю,— прогнусавил тот,— что тебя хорошо бы утопить.

— Будь милосерден, Азазелло,— смиренно сказал кот,— и не наводи моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный мастер, и кивал бы тебе, и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе еще хуже, чем этой глупой Фриде? А?

— Молчание, молчание,— сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:

— Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите все, что вам нужно.

Маргарита поднялась и заговорила твердо, и глаза ее пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них все, чтобы ничего не упустить.

— Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы загорелась лампа, как было.

Тут мастер засмеялся и сказал:

— Не слушайте ее, мессир. Там уже давно живет другой человек. И вообще нельзя сделать, чтобы все «как было»!

— Как-нибудь, как-нибудь,— тихо сказал Воланд и потом крикнул: — Азазелло!

И Азазелло очутился у плеча Воланда.

— Будь так добр, Азазелло,— попросил его Воланд.

Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.

— Могарыч? — спросил Азазелло.

— А… Алоизий Могарыч,— дрожа, ответил гражданин.

— Это вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? — спросил Азазелло скороговоркой.

Гражданин посинел и залился слезами раскаяния.

Маргарита вдруг, как кошка, кинулась к гражданину и, завывая и шипя:

— А! Я — ведьма! — вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.

Произошло смятение.

— Что ты делаешь! — кричал мастер страдальчески.— Ты покрываешь себя позором!

— Протестую, это не позор! — орал кот. Маргариту оттащил Коровьев.

— Я ванну пристроил,— стуча зубами, нес исцарапанный Могарыч какую-то околесицу,— и побелил… один купорос…

— Владивосток,— сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумажку с адресом,— Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты.

— Пальто? А пальто?! — вскричал Могарыч.

— Пальто и брюки в чемодане,— объяснил расторопный Азазелло,— остальное малой скоростью уже пошло. Вон!

Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу. Мастер вытаращил глаза, прошептал:

— Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы…— сбился он, не зная, как обратиться к коту, на «ты» или на «вы»,— вы — тот самый кот, что садились в трамвай?

— Я,— подтвердил кот и добавил: — Приятно слышать, что вы обращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».

— Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот,— нерешительно ответил мастер.

— Что же еще, Маргарита Николаевна? — осведомился Воланд у Маргариты.

— Вернуть его роман и…— Маргарита подбежала к Воланду, припала к его коленям и зашептала: — …верните ему рассудок…

— Ну, это само собой,— шепотом ответил Воланд, а вслух сказал: — И все?

— Все,— подтвердила Маргарита, розовея от радости.

— Позвольте мне сказать,— вступил в беседу мастер,— я должен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кроме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Маргарита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?

— И уйду, если только ты меня не прогонишь,— сказала Маргарита.

— Безумие! Безумие,— продолжал мастер,— отговорите ее.

— Нет, не будем отговаривать,— покосившись на мастера, ответил Воланд,— это не входило в условие. А вот насчет чисто технической стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!

Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил ее мастеру со словами:

— Документ!

Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кармана бумаги и даже большие прошнурованные книги.

— Ваша история болезни…

Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смотри, смотри…»

— …прописка в клинике…

— Раз, и в камин! — затрещал Коровьев.— И готово! Ведь раз нет документа — и человека нет? Не правда ли?

Бумаги охватило пламя.

— А это домовая книга,— пояснил Коровьев,— видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…

Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.

— Нету Могарыча,— сладко сказал Коровьев,— что Могарыч? Какой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.

Тут прошнурованная книга исчезла.

— Она уже в столе у застройщика,— объяснил Коровьев.— И все в порядочке.

— Да,— говорил мастер, ошеломленно вертя головой,— конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…

— Больше я не смею беспокоить вас ничем,— начала Маргарита,— позвольте вас покинуть… Который час?

— Полночь, пять минут первого,— ответил Коровьев.

— Как? — вскричала Маргарита.— Но ведь бал шел три часа…

— Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шел! Ах, до чего все это условно, ах, как условно! — эти слова, конечно, принадлежали Коровьеву.

Появился портфель, в него погрузили роман, кроме того, Коровьев вручил Маргарите книжечку сберкассы, сказав:

— Девять тысяч ваши, Маргарита Николаевна. Нам чужого не надо! Мы не заримся на чужое.