— Иногда, в основном случайно, нам удается достичь долговременного лечебного эффекта, но мы не понимаем каким образом. Нам нужен музыкант. Если вы прослушаете записи, сделанные до и после сеанса терапии, возможно, вам интуитивно удастся определить музыкальный ритм, соответствующий нормальной энцефалограмме. Мы записали бы его, и он мог бы усилить воздействие света и повысить эффективность лечения.

— Эй! — обеспокоенно воскликнул Бишоп. — Это слишком большая ответственность. Когда я пишу музыку, я просто ласкаю слух и заставляю сокращаться мускулы. Я не пытаюсь лечить больные мозги.

— Все, о чем мы вас просим, — это ласкать слух и заставлять сокращаться мускулы, но только в такт с музыкой нормальной энцефалограммы… Поверьте, вам не стоит бояться ответственности, мистер Бишоп. Крайне маловероятно, чтобы ваша музыка могла пойти во вред зато она может принести большую пользу. Гонорар вы получите в любом случае, даже если ничего не выйдет.

— Что ж, — сказал Бишоп, — я попробую, хотя обещать ничего не могу.

Через два дня он вернулся. Доктор Крей, которую вытащили с совещания, посмотрела на него усталыми припухшими глазами:

— Как успехи?

— Есть кое-что. Думаю, должно получиться.

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю. Просто чувствую… Я прослушал лазерные записи, которые вы мне дали: музыку энцефалограммы пациента в состоянии депрессии и в норме, то есть после сеанса. Вы были правы. Без мерцающего света ни та, ни другая запись на меня не подействовала. И тем не менее я вычленил вторую запись из первой, чтобы определить, в чем различие.

— У вас есть компьютер? — удивилась доктор Крей.

— Нет, компьютер тут бы не помог. Он выдал бы слишком избыточную информацию. Вы берете сложную лазерную запись, вычитаете из нее другую сложную запись и в результате получаете опять-таки довольно сложную запись. Нет, я вычленил ее мысленно, чтобы посмотреть, какой ритм останется. Этот ритм и будет ритмом депрессии, а стало быть, нужно заменить его контрритмом.

— Как вы могли проделать это мысленно? Бишоп небрежно пожал плечами:

— Не знаю. А как Бетховен держал в голове Девятую симфонию, прежде чем записал ее? Мозг — довольно-таки хороший компьютер, разве нет?

— Да, наверное, — согласилась, сдаваясь, доктор Крей. — Вам удалось подобрать контрритм?

— Надеюсь. Он записан у меня на обычной пленке, никакой особой техники тут не нужно. Звучит он примерно так: татата-ТА-тататаТА-тататаТАТАТАтаТА — и так далее. Я наложил на него мелодию, и вы можете пустить ее через наушники, пока пациентка будет наблюдать за мерцанием света, соответствующим нормальным биоволнам. Если я не ошибся, звук усилит воздействие света.

— Вы уверены?

— Будь я уверен, вам не нужно было бы проверять, док. Или я не прав?

Доктор Крей подумала немного и согласилась:

— Я договорюсь с пациенткой. А вы пока побудьте здесь.

— Если хотите. Это входит в обязанности консультанта, я полагаю.

— Вам нельзя будет находиться в комнате, где проходит лечение, но я хотела бы, чтобы вы подождали.

— Как скажете.

Пациентка выглядела измученной — глаза потуплены, голос еле слышный и невнятный.

Бишоп бросил на нее осторожный взгляд из угла, где он сидел тихо как мышка. Женщина вошла в соседнюю комнату. Он терпеливо ждал и думал: а вдруг получится? Почему бы тогда не сопровождать световые волны звуковым аккомпанементом, чтобы излечить обыкновенную хандру? Чтобы повысить жизненный тонус? Усилить любовь? Не только у больных людей, но и у здоровых; это могло бы стать заменителем алкоголя или наркотиков, которыми обычно накачиваются, чтобы привести в порядок чувства, — причем совершенно безопасным заменителем, основанным на биоволнах собственного мозга… И вот наконец, через сорок пять минут, она вышла.

Лицо ее стало безмятежным, угрюмые складки разгладились.

— Я чувствую себя лучше, доктор Крей, — сказала она улыбаясь. — Гораздо лучше.

— Так всегда бывало после сеансов, — спокойно отозвалась доктор Крей.

— Нет, не так, — возразила женщина. — Совсем не так. На сей раз все иначе. Раньше мне тоже становилось лучше после сеансов, но я всегда ощущала затаившуюся где-то в глубине депрессию, готовую вернуться в любую минуту. Теперь я ее не ощущаю — ее просто нет!

— Мы не можем быть уверены в том, что она не вернется, — сказала доктор Крей. — Вы придете ко мне на прием, скажем, недельки через две. Но если почувствуете что-то неладное раньше, сразу же позвоните, договорились? Скажите, как прошел сеанс? Как обычно?

Женщина задумалась.

— Нет, — сказала она нерешительно. И добавила: — Свет… Он мерцал как-то иначе. Более резко и отчетливо, что ли.

— Вы слышали что-нибудь?

— А я должна была что-то слышать? Доктор Крей встала:

— Все нормально. Не забудьте записаться у секретаря. Женщина задержалась в дверях, обернулась и сказала:

— Какое счастье чувствовать себя счастливой! После ее ухода доктор Крей заметила:

— Она ничего не слышала, мистер Бишоп. Очевидно, ваш контрритм вписался в нормальную энцефалограмму настолько естественно, что звук, так сказать, растворился в свете. Похоже, у вас получилось.

Она повернулась к Бишопу, глядя ему прямо в глаза:

— Мистер Бишоп, согласитесь ли вы проконсультировать нас по поводу других больных? Мы заплатим вам столько, сколько сможем, и, если методика окажется успешной, вся честь открытия будет принадлежать только вам.

— Я буду рад помочь, доктор, но все это не так сложно, как вы думаете. Работа, в сущности, уже сделана.

— Уже сделана?

— На Земле веками жили композиторы. Они ничего не знали об энцефалограммах, но они старались изо всех сил придумать такие мелодии и ритмы, чтобы люди непроизвольно притопывали ногами, чтобы мускулы у них сокращались, лица расплывались в улыбке, на глаза наворачивались слезы, а сердца бились сильнее. Эти мелодии ждут вас. Как только вы определите контрритм, вам останется лишь подобрать к нему подходящую мелодию.

— Именно так вы и поступили?

— Конечно. Что может вывести вас из депрессии лучше, чем гимн возрождения? Для того их и писали. Их ритмы заражают вас радостью и энергией. Возможно, это ненадолго, но, если использовать их для усиления нормальных биоритмов мозга, эффект должен быть стократным.

— Гимн возрождения? — Доктор Крей смотрела на него во все глаза.

— Ну конечно. В данном случае я использовал самый лучший. Я прописал ей «Когда святые маршируют».

Он начал тихонько напевать, отбивая пальцами ритм; и с третьего такта доктор Крей подхватила аккомпанемент, постукивая по полу носком туфли.

Старый-престарый способ

Бен Эстес знал, что скоро умрет, и чувствовал себя ни на йоту не лучше от сознания того, что смерть вот уже несколько лет была его постоянным спутником. Такая уж у звездных старателей работа — их жизнь никогда не бывает легкой. Короткой — почти наверняка, а вот долгой и радостной — дудки!

Конечно, всегда есть шанс откопать что-то интересное, даже нарваться на месторождение драгоценных камней или металлов, и обеспечить себя до конца дней, но такое случалось редко, очень редко. А вот то, с чем столкнулся он, Бен Эстес, наверняка превратит его в мертвеца.

Харви Фюнарелли тихо застонал на своей койке, и Эстес, поморщившись от боли в противно скрипнувших мышцах, обернулся. Да, туговато им пришлось. То, что он, Бен, не получил таких тяжелых травм, как Харви, было чистой случайностью. Просто Фюнарелли оказался ближе к точке удара, вот и расшибся почти в лепешку. Бен с угрюмым состраданием посмотрел на приятеля и спросил:

— Ну как ты, старина?

Фюнарелли снова застонал, пытаясь подняться.

— Кажется, все суставы вывернуло наизнанку, — проворчал он. — Не удивлюсь, если теперь смогу ходить только коленками назад. Во что это мы врезались?