В день, когда умер чужак — тот, с глазами Иисуса, — я решил построить другой памятник. В память тех, кого я когда-либо встречал. Тех, кого мне пришлось убить. Черт побери, может быть, это даже будет что-то вроде памятника мне самому. Пусть люди, пришедшие к нему через сто лет, поймут, какой была жизнь в тот год, когда весь мир пошел под откос.

Я решил, что этот памятник будет историей о том, что случилось с нашим миром и что случилось со мной.

Вот таким он и получился.

3

Вы понимаете людей? Можете угадать, какие мысли бродят в их головах? Одно время я встречался с девушкой, которая могла быть мила со мной весь день, а вечером вдруг отворачивалась и говорила, что день был полным дерьмом. Если она была мила одну неделю, то на следующей становилась совершеннейшей стервой — как будто превысила счет добродушия и старалась восстановить баланс.

Примерно то же случилось и со всем Салливаном через три дня после того, как я убил голубоглазого чужака. Маятник настроения качнулся от благодарности к ненависти. Ладно, ненависть была скрытой. Но они ненавидели меня, когда говорили «Доброе утро, Грег». Когда я привозил дрова, им с трудом удавалось оставаться заискивающе милыми. Никто ничего не говорил мне в лицо, но по сдержанным, отрывистым репликам я понимал — они любезны со мной только потому, что ничего другого им не остается. Что ж, так случалось каждый раз после того, как я делал за них грязную, кровавую работу

На это раз все получилось не совсем так.

Я вел грузовичок по привычному маршруту, выгружая связки хвороста и корзины с поленьями у симпатичных домиков с гаражами на две машины и бассейнами на заднем дворике.

— Спасибо, Грег.

— Добрый день, Грег.

— Увидимся в пятницу, Грег.

— Эй, угостись холодненькой содовой, Грег.

Да, одна и та же песня. Они пели ее изо дня в день, когда я подносил дрова к печам, на которых теперь готовили пищу. Электричество в городе подавали лишь шесть часов в сутки. Они благодарили меня, и я отвечал им тем же. Желал доброго дня. Говорил «спасибо», когда мне предлагали утолить жажду или перекусить. Но при этом легко угадывал их мысли.

Ты какой-то странный, Грег Валдива. Что у тебя внутри там? откуда ты знаешь, что у чужака плохая кровь? Может, ты возбуждаешься, когда вышибаешь кому-то мозги? Тебя не тошнит от себя самого, когда ты рубишь их топором, так что кровь заливает весь тротуар?

Ты мерзкий сукин сын, Валдива.

Да мы запросто прогнали бы тебя из города.

К черту, мы бы пристрелили тебя, ты, чудовище…

Вот что они думали.

Но разве ты сам не так считаешь?

Может быть. И тогда я и впрямь какое-то чудовище. Но чудовище ручное, домашнее. Монстр-любимчик города Салливана. Потому я не пускаю в город других монстров, куда более опасных. Монстров из внешнего мира.

Сегодня все шло по обычному распорядку. Милые, любезные приветствия. Неприязненные взгляды. А беда случилась, когда я подъехал к одному домику в самом конце улицы, где в тени вишневых деревьев стоял слегка поржавевший летний столик и с полдесятка стульев. Их было восемь или девять, подростков, покуривавших сигареты и потягивавших пиво из больших пластиковых бутылок. С большинством из них я бы с удовольствием перекинулся парой слов. Кроме одного. Этот сопляк постоянно смотрел на меня так, словно я был дерьмом, на которое он только что наступил. Его звали Кроутер. Их семья имела какое-то отношение к заводу по производству батареек в Льюисе. Кроутер был здорово пьян. Пьян и зол. Ему светило унаследовать «Кроутер Электрикл» и заделаться миллионером, только вот десять месяцев назад заводик, как и почти весь Льюис, превратился в огромную кучу обгорелого кирпича. И теперь парень смотрел на мир, как бы говоря: «Ну, мне терять уже нечего».

— Как жизнь, Валдива? — дружелюбно прокричал Кроутер, глядя на меня нарочито нагло и презрительно, словно его при виде меня распирало от отвращения.

— Спасибо, хорошо, — ответил я.

— Вижу, у тебя дровишки. — Он ухмыльнулся своим дружкам. — А для меня что-нибудь есть, а, Валдива?

— Дрова для всех, кому они нужны.

Ребята добродушно рассмеялись. Увидели, что я понял шутку и не обиделся.

— А для меня найдется, Грег?

Я посмотрел на подавшую голос девушку. Симпатичная. И улыбка у нее приятная.

Кроутеру это не понравилось. Надменная ухмылочка мигом исчезла с его лица.

— Зачем тебе такая дерьмовая работа, Валдива?

— Доставка дров?

— Ну да. Зачем тебе этот приработок? На кой собирать деревяшки, когда ты здесь и без того самый главный?

— Насчет этого не знаю. — Я вытащил пару вязанок из кузова и положил на дорожку.

— Конечно, знаешь, Валдива. У тебя же есть настоящая профессия. Развозить дрова… это… это же унижать себя.

— Платить за жилье как-то ведь надо.

— Да они отдадут тебе любой особняк. Ты только попроси. — Он показал пальцем на дом у себя за спиной. — Отдадут мой гребаный дом, если на то пошло. Вышвырнут меня вон, и я стану жить в твоей хибаре у озера. Ну, что ты об этом думаешь?

Я постарался отшутиться, надо было еще оставить немного поленьев.

— Мне большой дом ни к чему, Кроутер. По крайней мере, такой, как твой.

— Милый домик: есть, где развлечься. — Он погладил сидевшую рядом девушку по голой коленке.

— Представляю, — сказал я. — Кстати, твой отец попросил лишний галлон керосина. Где поставить?

— Счас… дай подумать. — Он сделал вид, что размышляет над моим вопросом. — Знаю… поставь туда… где не светит солнце, хорошо?

Кроутер развеселился, собственная шутка ему явно пришлась по вкусу, но приятелям, похоже, стало не до смеха. Они принялись встревоженно переглядываться, будто почувствовали что-то неладное.

Может, это пиво развязало Кроутеру язык.

— Послушай, Валдива, а каково это… ну, ты знаешь… когда расправляешься с каким-то из тех… хлебных бандитов. Ты ведь их… — Он рубанул рукой. — Ну, понимаешь…

— Кроутер! — Девушка зашипела на него так, словно парень только что совершил крупную оплошность на каком-нибудь светском приеме.

Он не слушал.

— Знаешь, я видел, как ты с ними обходишься. Ну, скажу, то еще месиво. Я что имею в виду… ты ведь даешь себе волю, да? Делаешь из них фарш, верно? Бац! И нету головы. Бац! И рук нет. Да, умеешь ты их крошить, верно?

Теперь пьяные дружки Кроутера совсем разволновались. Стали дергать его за руки, шипеть. Я слышал, как один умоляюще пробормотал:

— Эй, перестань. Остынь, приятель. Не зли его.

— А почему это мне нельзя его позлить? — возмутился Кроутер. Громко, во весь голос. — Почему мне нельзя позлить этого ублюдка? Кем он себя возомнил, этот хренов Валдива? Всего-то год, как здесь, а уже герой, да? А что он такого делает? Ну, замесит пару каких-нибудь хлебных бандюганов за месяц, и что? — Парня понесло. Он, пошатнувшись, поднялся, приблизился ко мне и рухнул на колени. Потом сложил руки, как будто собирался молиться, закатил глаза и заголосил: — О, Великий Валдива, о, всемогущий, прости, если наговорил лишнего. Не гневайся. Не отворачивайся от меня, несчастного. Не лишай меня даров твоих. — Наверное, ему вспомнилась недавняя шутка. — Пожалуйста, всемогущий Валдива, подари мне своих деревяшек. Прекрасны деревяшки твои, о, великий Валдива! Дай же мне деревяшку. Дай мне побольше деревяшек!

Дружки Кроутера вроде бы хотели его оттащить, но смелости им хватило всего на несколько шагов. Потом они остановились, сбившись в кучку, встревоженные и напуганные. Только переглянувшись, как бы говоря, вот дерьмо, что же теперь делать?

А Кроутер все стоял на коленях, изображая кающегося грешника, но в пьяных, мутных глазах проблескивала злость.

Я постарался придать лицу бесстрастное выражение.

— Керосин будет здесь, рядом с дровами. Заеду в следующую пятницу. Если твоему отцу понадобится еще, заброшу галлон завтра, после полудня.

Кроутер вдруг вскочил, словно его потянули за волосы.