Перед началом матча Петросян с любопытством перечитал все, что писали его коллеги по поводу предстоящего поединка. Его приятно удивила сдержанность в прогнозах… Это был хороший признак: если бы шансы Ботвинника расценивались намного выше, это в той или иной форме дало бы себя почувствовать.
В одном, правда, все эксперты отдавали предпочтение Ботвиннику — в опыте матчевой борьбы.
Петросян, конечно же, обладал огромным опытом, не зря Флор перед матчем назвал его «самым опытным турнирным практиком современности». Но в области матчевой борьбы Петросян был, как ни странно, новичком, в то время как Ботвинник сам говорил о себе, что он сейчас больше шахматист матчевый. Действительно, матчей только на первенство мира он сыграл шесть, что составляет сто тридцать пять партий, даже если не считать матч-турнира 1948 года, где Ботвинник, по существу, сыграл четыре маленьких матча по пять партий.
Опыт матчевой борьбы, бесспорно, давал Ботвиннику известное преимущество. Но меньшее, чем можно было ожидать. Дело в том, что и Петросян, несмотря на все свои турнирные успехи последних лет, был тоже шахматистом матчевым. Но если Ботвинник стал таковым больше, так сказать, в силу необходимости, то Петросян был словно рожден для матчевой борьбы.
Возьмите хотя бы его поразительное умение заранее чувствовать опасность, которое позволяет ему почти не проигрывать, — правда, ценой большого количества ничьих, что в матче не имеет значения.
И все-таки характер матчевой борьбы должен был поставить перед Петросяном определенные трудности. Известно, что матчевая борьба отличается от турнирной, кроме всего прочего, не прекращающимся ни на один день психологическим горением. В турнире можно дать себе поблажку, отдохнув в партии со слабейшим или проявив миролюбие в партии с равным, что Петросян иногда и делал. В матче на передышку рассчитывать на приходится, здесь надо каждую партию играть с полной отдачей физических и духовных сил.
И, наконец, был еще один момент, уже чисто психологический, с которым тоже приходилось считаться. В отличие от Ботвинника, шахматиста пробивной, даже таранной силы, Петросян, как вы помните, из тех забияк, которые не наносят удар первыми, но сдачи дают сполна. Он силен именно своим редкостным умением стойко удерживать, отстаивать захваченные позиции. В матче же он логикой событий был поставлен перед необходимостью проявлять агрессивные тенденции. Играя «по позиции», он должен был первым лезть в драку, потому что не проиграть ни одной партии (что было бы в духе Петросяна) — значило проиграть все, проиграть матч.
Видите, как много было явных и скрытых обстоятельств, которые могли в той или иной степени определить характер матча и которые заставляли многочисленных почитателей Петросяна с беспокойством ожидать начала соревнования. Потому что именно в первых партиях, где Петросяну по необходимости предстояло акклиматизироваться в матчевой обстановке, Ботвинник, скорее всего, должен был постараться нанести максимально тяжелые удары, чтобы сразу же поставить противника в трудное положение отыгрывающейся стороны.
И первая же партия подтвердила самые худшие опасения.
Уже когда Петросян только вошел вместе с женой в здание Театра эстрады, он сразу ощутил тревожную новизну. Это был тот же самый театр, где два года назад, во время матч-реванша Ботвинника с Талем, он провел два месяца в пресс-бюро. Тогда он подходил к подъезду с чувством только любопытства: что-то преподнесет нам очередная партия? Теперь он поднимался по входным ступеням так тяжело, будто на ногах висели пудовые гири…
Он, разумеется, понимал, что от первой партии будет зависеть многое. Но от того, что он это понимал, ему не было легче. Тигран вышел на сцену опутанный волнением по рукам и ногам. Он вообще медленно раскачивался, ему всегда нужен был разгон, а здесь его ждал противник, который умел — и любил! — уже первым ударом валить с ног.
Первую партию Петросян играл белыми. В защите Нимцовича он избрал спокойный, надежный вариант, позволявший построить прочную позицию. Петросян не сомневался, что такую позицию он не проиграет никогда. А не проигрывать — это была его главная цель в начале поединка. Но, сделав первые ходы, он вдруг почувствовал, что им овладевает какое-то странное, близкое к сомнамбулическому состояние. Петросян плохо соображал, что происходит. Он видел хорошие ходы, а делал, сам не зная почему, плохие. Если бы против него сидел Таль, Петросян, по его признанию, поверил бы в разговоры, что тот владеет искусством гипноза.
Ботвинник же действовал с поразительной уверенностью, энергией и твердостью. Он словно решил подтвердить правоту тех, кто утверждал, что его стиль отличается таранной силой. Каждый его ход был логичен и подчинен единому стратегическому плану.
К 30-му ходу позиция Петросяна была очень трудной, но небезнадежной. И здесь этот великий мастер защиты, каждое поражение которого шахматный мир расценивал как сенсацию, сделал вдруг ход пешкой, к которому Керес в комментариях к партии сделал такое примечание: «Это отчаянное продвижение пешки равносильно сдаче партии, так как позиция белых теперь рушится в несколько ходов…»
В первой же партии Петросян потерпел сокрушительный разгром. Ботвинник занял бровку и повел бег.
Игра обоих противников, каждая в своем роде, произвела потрясающее впечатление. «Будь у нас шахматная биржа, подобная фондовой бирже капиталистических стран, на ней вспыхнула бы настоящая паника, — писал по поводу первой партии Панов. — Игроки на повышение („быки“) бросились бы закупать акции Ботвинника. „Медведи“, или игроки на понижение, сбывали бы акции Петросяна по любой цене».
Петросян считал, что он провел эту партию примерно как шахматист первого разряда, даже не кандидат в мастера. Психологический эффект партии был таким, что теперь, наверное, если не считать болельщиков в Армении, только немногие продолжали верить, что Петросян сможет всерьез оспаривать у Ботвинника его корону.
Этими немногими были те, кто знал необычайную психологическую устойчивость Петросяна, твердость духа и терпеливость. Да, терпеливость. Это очень важное, особенно в матчевой борьбе, качество всегда было верным помощником Тиграна, но никогда еще оно не проявляло так преданно своих чувств, как теперь.
В уже упоминавшейся статье Эйве в несколько экстравагантных выражениях, но вместе с тем удивительно точно охарактеризовал эту черту претендента: «Петросян не тигр, который прыгает на свою добычу, скорее он питон, который душит свою жертву, или крокодил, ждущий часами удобного момента для нанесения решающего удара…».
Получив болезненную травму, Петросян не собирался сразу же брать реванш. Еще задолго до начала матча он внушил себе, что если и проиграет одну-две партии, то ни в коем случае не станет пытаться тут же отыграть очки — с Ботвинником такая тактика была бы непростительной ошибкой. Если бы он выиграл вторую партию, это еще ничего не значило, но если бы проиграл — это было бы почти равносильно поражению в матче.
Поэтому на вторую партию он пришел с той же мыслью, что и на первую, — только не проиграть. Правда, поначалу казалось, что произойдет самое страшное. Ботвинник в принятом ферзевом гамбите получил изолированную пешку, но вместе с ней и большое давление на позицию черных. Это давление грозило перейти в прямую атаку на короля. Несколько энергичных ходов Ботвинника сопровождались бурной реакцией зрителей, которым мнилось, что позиция черных вот-вот развалится.
Петросяну было не до изолированной пешки — он отбивался от непосредственных угроз. Но — и это было очень важно, — несмотря на безрадостное начало матча, несмотря на неослабевающий нажим противника, несмотря на шум в зале, Петросян уже вел партию отнюдь не в тумане — стартовая лихорадка кончилась! Сохраняя в тяжелой ситуации ясность и трезвость мысли, он хладнокровно защищался. На этот раз он и видел, и делал сильнейшие ходы.
И все же его позиция оставалась трудной. Но на 28-м ходу Ботвинник не выдерживает напряжения и соглашается на предложенный ему обмен ферзей. Это была ошибка: из позиции вырвался лишний пар, и давление белых сразу уменьшилось. Но в решении Ботвинника таилось, по-видимому, и зерно заблуждения — очень может быть, что чемпион мира вообще надеялся на свое превосходство в разыгрывании окончаний.