По правилам, однако, он должен был сделать ход. И когда он этот ход сделал, то вдруг увидел, что у Кереса возникают трудности. Петросян про себя чертыхнулся и с замиранием сердца стал ждать, а не отклонит ли Керес его предложение? Но тот после непродолжительного раздумья согласился на ничью, и решение вопроса о победителе было отодвинуто на оставшиеся три тура.

В двадцать шестом туре все встречи вновь закончились миром. Петросян, играя белыми с Бенко, поставил себе целью не давать противнику никаких шансов. Он и сам получил только мизерный перевес, но, заработав половинку очка, не огорчился. Керес, встречавшийся с Геллером, был еще более осторожен. Он весь как-то сжался, замкнулся, но чувствовалось, что за этой стеной непроницаемости бушуют страсти. Может быть, Керес уже находился под впечатлением того, что ему предстояло на следующий день играть с Бенко?

Это был для Кереса страшный противник. Потому что во всех трех предыдущих встречах Керес нанес Бенко поражения и потому что счет у него с Бенко в партиях турниров претендентов был 7:0. Петросян, по его признанию, боялся бы такого противника как огня: должна же когда-нибудь прерваться эта цепь! Да и к тому же какая страстная жажда мщения должна была мучить эту вечную жертву Кереса! Да и условия были неравные: один не мог приобрести ничёго, другой мог потерять все.

Так или иначе, но Керес играл эту, предпоследнюю, партию в состоянии скованности. Наконец и на нем сказалась нервная перегрузка, которую так старательно (и успешно!) старался предотвратить Петросян.

Он сам в предпоследнем туре играл с Фишером. В сицилианской защите его позиция была чуть похуже, но не настолько, чтобы помешать ему следить за событиями в партии Бенко и Кереса. Керес был лишен этой возможности, дела его были настолько плохи, что он не мог оторвать взгляда от доски.

В один из моментов Петросян предложил ничью, но Фишер гордо отказался. Потом позиция выравнялась, а вскоре инициатива перешла даже к Петросяну, но он настолько увлекся наблюдением за партией Кереса, что не придал этому большого значения и согласился на ничью.

Бенко между тем, добившись подавляющего позиционного перевеса, как обычно, попал в цейтнот, растерял часть преимущества, но все же отложил партию в лучшем положении. Керес при доигрывании мог, наверное, осложнить противнику его задачу, но он был настолько деморализован, что, сделав всего несколько ходов, совершил непоправимую ошибку…

Итак, перед последним туром Петросян был впереди на пол-очка! А в последнем туре у него был самый удобный противник — миролюбивый Филип. Вдобавок Петросян играл белыми. Следовательно, ничья, гарантировавшая, по меньшей мере, дележ первого места, практически была обеспечена. Но почему бы не попробовать выиграть? Ведь если Керес вдруг добьется победы над Фишером, Петросяну предстоит тяжелейший матч с «вечным претендентом».

Он долго и мучительно размышлял над создавшейся ситуацией. Петросяну предстояло сделать самый важный психологический ход в его жизни. И он выбрал ход, который в точности соответствовал его характеру. Петросян решил действовать в зависимости от обстановки, но одно знал совершенно точно — рисковать, легкомысленно ставить под угрозу все то, чего он добивался годами, он не станет! Не станет, кроме всего прочего, и потому, что менять турнирную стратегию, менять внутреннюю настроенность в такой момент было необычайно опасно.

Хотя корректный Филип, понимая, какое он несет бремя ответственности, играл очень аккуратно, позиция Петросяна к 14-му ходу была явно перспективнее.

Дела Кереса выглядели еще лучше: он захватил инициативу и просто имел серьезные шансы на победу. Казалось, что случилась именно такая ситуация, в которой Петросян должен стремиться к победе. Но тут произошло то, что ошеломило всех очевидцев этой сцены: продумав 40 минут над ходом, Петросян вдруг предложил ничью! Филип сначала удивленно уставился на него, потом пожал плечами и с нескрываемым удовольствием согласился — это было для него идеальным решением проблемы.

Многие, возможно, осуждали Петросяна за этот, по их мнению, малодушный шаг. Мне приходилось слышать высказывания по этому поводу одного специалиста, который говорил примерно следующее: «Ну да, конечно, Керес не смог выиграть, и все восхищаются дальновидностью Петросяна. А дожми Керес Фишера, что тогда? Тогда бы говорили, что Петросян проявил робость…»

Это рассуждение внешне выглядит логичным, но оно скользит по поверхности проблемы. Мы уже знаем, что Петросян в нужную минуту умеет быть отважным. Не просто может, но именно умеет — перед Кюрасао он доказывал это не раз. И можно не сомневаться, что если бы он пришел к мысли, что нужно выигрывать, он навязал бы Филипу сложную игру. Но Петросян пришел к иному выводу, и его решение было тонким, полным глубокого психологического смысла, учитывавшим многие, очень многие обстоятельства.

Позиция в партии с Филипом была такова, что Петросян, хотел он того или не хотел, вынужден был развивать активность на королевском фланге, в то время как соперник начал бы наступать на ферзевом — иной возможности ни у того, ни у другого не было. Игра на разных флангах всегда связана с известным риском, а добровольно идти на риск Петросян, как мы знаем, не хотел.

Не хотел еще и потому, что ему надо было идти на риск добровольно, надо было принуждать себя. Вот если бы Филип почему-либо отказался от ничьей, тогда бы это заставило Петросяна осознать необходимость риска, облегчило бы чисто психологически принятие решительных мер. Тигран как бы просил Филипа: «Откажись, заставь меня драться!».

Но отказ Филипа был маловероятен, скорее всего, он должен был принять предложение, что и случилось.

Не облегчал ли Петросян в этом случае задачу Кереса?

Оказывается, нет, не облегчал. Больше того — усложнял. Потому что как только Керес увидел, что у него появилась реальная возможность догнать Петросяна, он внутренне весь затрепетал, и если психологическое давление последнего тура и так было трудно преодолимым, то теперь оно становилось нестерпимым.

«Ирония судьбы! — писал впоследствии Авербах. — Старейший участник турнира — 46-летний Керес должен был именно в последнем туре, после утомительной двухмесячной борьбы, добиваться победы против самого молодого участника — 19-летнего Фишера».

В своем расчете Петросян предусмотрел и эту «иронию». И действительно, добившись превосходной позиции, Керес не выдержал напряжения и, боясь расплескать преимущество, стал чуть-чуть осторожнее. Фишер, который был куда спокойнее, вывернулся, и партия кончилась вничью.

Была в решении Петросяна и еще одна, весьма существенная, деталь. Предлагая Филипу ничью, Петросян, оказывается, знал, что Керес в последних партиях турниров претендентов часто проявляет неуверенность. В 1950 году, в первом турнире претендентов, он проиграл Бронштейну, в 1953-м — имел трудную позицию против Найдорфа, в 1956-м — чудом добился ничьей в партии с Петросяном и, наконец, в 1959-м — потерпел в последнем туре неудачу во встрече с Олафссоном. Все, оказывается, предусмотрел практичный Петросян.

Ну хорошо, а если бы все-таки здравый — может быть, даже чересчур здравый — смысл Петросяна потерпел фиаско и Керес, вопреки безукоризненному расчету, выиграл бы партию, что тогда? Именно этот вопрос, который у читателя, несомненно, вертится на языке, я задал Петросяну, и вот что он ответил:

— Это означало бы лишь то, что Керес играл в этом турнире не хуже меня, и, следовательно, было бы только справедливо, если бы между нами состоялся матч…

Искренность этого ответа не вызывает ни малейших сомнений. Рассуждая так, Петросян поступал не только вполне нравственно, но и в полном соответствии со своим характером, со своими жизненными шахматными убеждениями. И в жизни, и в шахматах Петросян верил в справедливость, верил в разум и логику. В последнем туре соревнования претендентов он, как и всегда, сыграл по позиции и считал бы справедливым и разумным любой результат, к которому могло привести это его решение.