– Ошибки молодости, – пояснил он.
Наши взгляды встретились всего лишь на одно мгновение, и в глазах Кристиана промелькнуло что-то темное, холодное, почти ледяное. Мне даже показалось, что из живых и смеющихся они превратись в мертвые. Боль и тоска посмотрели на меня из его глаз, хотя вряд ли это было подходящим описанием. На меня посмотрела вечность .
Я помотал головой, пытаясь стряхнуть наваждение. Кристиан услужливо тронул меня за плечо.
– Все хорошо, Эдуард?
Теперь его глаза снова светились жизнью, и в них не было даже намека на увиденный мной секунду назад холод.
– Да, да. – Я улыбнулся. – Похоже, вчера третья рюмка коньяка была лишней.
Почему-то я думал, что Кристиан сейчас начнет читать мне нотации и рассказывать о том, как алкоголь влияет на человеческий организм, но он этого не сделал.
– Вы любите арак? – поинтересовался он.
– Арак? Что это?
– В Европе его назвали бы восточной водкой … если вы придете ко мне в гости, то я угощу вас. Кстати, пользуясь случаем, приглашаю вас на новоселье. Я сообщу вам подробности.
За столом отец, почувствовав, что «добыча» попала в сети, принялся расспрашивать Кристиана обо всем, о чем только можно расспросить гостя, при этом особо не нарушая правил приличия (что для отца было большой редкостью). Чем он занимался до того, как приехал сюда? Родился в Сирии, учился в Англии. Несколько лет проработал корабельным медиком, объездил почти весь мир. Если он сириец, то почему у него такое странное имя? Потому что в Сирии живут не только мусульмане, но и христиане. Он христианин? Нет, он атеист. Почему он приехал в Треверберг? Потому что наше «захолустье» ему понравилось. Чем он будет заниматься? Работать в городском госпитале. Кем? У него несколько специализаций, но, скорее всего, травматологом.
Женат ли он? Он вдовец, и у него есть дочь, которую зовут Эмили, скоро ей исполнится восемь. Любит ли он искусство? Да, особенно скульптуру, музыку, литературу и живопись, у него дома большая коллекция старинных книг. Чем он интересуется по жизни? Интересы у него разносторонние – от фотографии до охоты. Он играет на скрипке, пишет стихи и музыку, рисует и любит «покопаться в саду» – очень хорошо, что в том доме, который он купил, есть большой сад. На каких языках он говорит? Помимо английского, хорошо говорит на французском, немецком, итальянском и испанском. Знает латынь и арамейский, неплохо владеет хинди и тремя диалектами арабского, а также знаком с древнегреческим, но «совсем чуть-чуть».
Отец остался доволен, и сначала пожелал Кристиану поскорее обзавестись женой, а потом на радостях даже предложил познакомить его с кем-то из его многочисленных приятельниц, на что гость уклончиво ответил:
– Пока я в этом не заинтересован.
Перлу, тогдашнюю сожительницу отца, это, похоже, не убедило: она убирала со стола тарелки и приносила новые блюда, а в перерывах между этими занятиями пожирала Кристиана глазами. Но он либо привык к тому, что женщины так на него реагируют, либо просто ей не заинтересовался.
На новоселье компания собралась немногочисленная: нас было от силы человек семь. Я, теперешние соседи Кристиана и Майкл, его коллега, молодой врач (к тому времени он не только начал работать, но и успел завести знакомства в коллективе). Теперь мы с ним жили рядом, на одной улице, и дома наши располагались практически напротив. Ходить тут по ночам было страшновато, так как в опасной близости отсюда располагались Темная площадь и городское кладбище, но Кристиана это не смущало: я часто видел, как он прогуливается по вечерам в компании своей дочери. Дочь, к слову сказать, оказалась совсем не похожа на отца: светлокожая, даже бледная, голубоглазая, с золотыми волосами, курносым носиком и мягкими, славянскими чертами лица. Она держала Кристиана за руку и смотрела по сторонам.
Почему-то я думал, что наш новый знакомый обставил дом в мрачном стиле, но ошибся. Единственное, что оказалось мрачноватым – картины Кристиана, которые висели на стенах в гостиной, но такое впечатление создавалось благодаря особенному мазку кисти (такой я не видел еще ни у кого, хотя успел повидать достаточно картин), тяжеловатому, хотя и искусному. Помещения же были оформлены в светлых тонах: восторженных гостей провели по комнатам и продемонстрировали им каждый уголок. В конце концов, мы расположились в «комнате для гостей»: именно так ее назвал Кристиан. Раньше тут было большое помещение, которое использовали как кладовку, но полки убрали, стены покрасили в темно-зеленый цвет, а пол застелили ворсистым ковром с причудливым восточным рисунком. В углах комнаты аккуратными стопками лежали шелковые подушки с кисточками, которые тут же были разобраны гостями и использованы вместо неудобных стульев (коих тут не было вообще).
«Восточная водка», которой нас угостил Кристиан, оказалась приятной на вкус, хотя я никогда не питал особой любви к анису. Мы раскурили кальян, в который вместо обычного табака поместили таинственную смесь восточных трав, и минут через сорок глаза у гостей уже весело блестели. Кристиан показывал нам фотографии, сделанные им во время путешествий, и сопровождал демонстрацию снимков рассказами. Это было в Индии. Это – в Китае. Это – в Австралии. Это Норвегия, это Исландия, это Гавайские острова.
Когда перевалило за полночь, фотографии нам наскучили, и мы, откинувшись на подушки, завели непринужденную беседу о каких-то пустяках, иногда прерываясь для того, чтобы сделать очередную затяжку. В какой-то момент взгляд мой остановился на гравюре, висевшей на стене: двое мужчин в восточной одежде сидели за низким кофейным столиком и играли в настольную игру. Гравюра была выполнена в левантийском стиле – я видел такие в турецких музеях.
– Что это у вас, Кристиан? – спросил я, кивая на гравюру.
– Очень ценная вещь. Почти что портрет.
– Чей? – не понял я.
– Мой . – Он пожал плечами с таким видом, будто объяснял простейшие и понятные всем вещи. – Я слева.
Несколько секунд все молча изучали гравюру.
– А справа кто? – наконец, спросил один из гостей.
– Ну как же? – Кристиан в очередной раз пожал плечами, будто желая сказать: неужто не узнаете? – Это Сулейман Великолепный. Мы беседовали почти четыре часа… надеюсь, его не разочаровал тот факт, что я плохо говорю на османском.
Повисла напряженная пауза. Удивленным Кристиан не выглядел: он обвел взглядом гостей так, будто проверял, какое впечатление оказал на них его короткий рассказ.
– У вас прекрасное чувство юмора, доктор Дойл, – сказал его коллега, после чего все дружно рассмеялись, и неловкость была сглажена и забыта.
Сложно сказать, что сблизило нас с Кристианом: любовь к искусству, соседство или же причина была другой, но его прогноз касательно дружбы сбылся: уже месяца через три мы знали друг о друге все. Точнее, он знал обо мне все, а я знал о нем почти все. Это «почти» относилось к его покойной жене. Я бесчисленное количество раз пытался узнать от него что-то о ней, но Кристиан не называл даже имени. «Когда-нибудь я тебе об этом расскажу, Эдуард», раз за разом повторял он. «Но не сейчас».
(4)
– Да у нас, похоже, сегодня жареная курица? Что празднуем, Эдуард?