– Нам еще для полного рая дождя не хватало, – вдруг мрачно произнесла сидевшая до этого согнувшись, чтобы голова не торчала, Уляна. – Шалаша у нас все равно нету.

Васыль промолчал. Когда-то, много лет назад им понравилась русская поговорка «С милым и в шалаше рай», – и с тех пор они шутили по поводу часто служившего им крышей лесного шалаша, сделанного на скорую руку боевиками. «Хорошо, что Уляна не забеременела», подумал про себя Кук. Последний раз они были близки ранней весной в бункере. Благо вдвоем зиму провели. Такое случилось в их партизанской жизни впервые. Обычно вместе с ними были три-четыре боевика-охранника. Тут не до любви.

Глядя на согнувшуюся Уляну, Кук вспоминал те дни, когда они по-молодому пылко и влюбленно соединялись в единое целое, сливаясь со Вселенной и забывая все на свете. Только глаза, блик которых был заметен и в темноте, выдавали выплескивавшийся из них жар любви. После таких минут Васылю становилось не по себе. Он стыдился этого охватывающего его в такие незабываемые в жизни мужчины мгновенья чувства. Ему порой казалось, что как революционер-подпольщик он не должен иметь права на такую любовь, он не должен расслабляться. И все же он каждый раз замечал в себе после этого поднимающееся откуда-то из души чувство успокоенности и уверенности в себе. Улянкина любовь не опустошала, а наполняла его новой силой. Он любил ее, и возникающее в нем каждый раз желание взять ее внешне почти не проявлялось ни в словах, ни в движениях. Он стеснялся этого, как проявления мужской слабости. Он иногда приказывал себе: «Ты руководитель, командир, тебе подчиняются тысячи людей. Ты отвечаешь за их жизни и за ту победу, к которой ведешь этих людей. Ты не имеешь права на сентиментальность и мещанское чувство, придуманное богатенькими и именитыми интеллигентами, называемое любовью». Он никогда не признавался ей в любви, не говорил красивых и ласковых слов. Не отвечал теми же словами, которыми щедрая на любовь и ласку Уляна каждый раз, когда они соединялись, одаривала его.

В сгущавшейся темноте ему хорошо был виден четкий профиль Уляны, ее красивая чуть-чуть повернутая в сторону голова с уложенной пучком на затылке толстой косой. Переполнявшее его чувство любви к единственному самому близкому человеку на Земле, жене своей Уляне, матери их общего ребенка, зачатого в любви, спрятанного КГБ, быть может, навсегда для них, в не известный никому сиротский детский приют, готово было выплеснуться ласковыми словами. Он повернулся к Уляне, протянул к ней руку, коснулся ее плеча и вместо слов признания ей, такой желанной, повинуясь выработанной за многие годы подполья самодисциплине и контролю над своими эмоциями, сказал:

– Пить не хочешь, Улянка? Темно стало, можно незаметно спуститься к ручью.

Уляна, не отвечая Куку, молча протянула ему пустую флягу. Васыль заглянул ей в лицо. Глаза Уляны устремлены в одну, только ей видимую точку. Губы сжаты в одну узкую линию.

– Устала я, Васыль, – произнесла Уляна и снова замолчала.

Молчал и Лемиш.

– Лучше смерть в бою, чем вот такая жизнь в бесконечных бегах. У меня такое чувство, Васыль, что за нами как будто наблюдает невидимый нами глаз, как будто оттуда, с самого неба. И от этого глаза негде спрятаться. – Говоря это, Уляна вытянула руку высоко над головой, тыча указательным пальцем куда-то в небо.

– Ты просто устала, измучилась. Скоро мы встретимся с нашими друзьями на востоке и определим нашу дальнейшую жизнь. Я в ответе за тебя. Верю в нашу счастливую звезду.

– Да не об этом я, Васыль. Самое страшное это потерять веру в людей, а значит, и в дело наше. Вот что меня пугает. Все меньше и меньше остается с нами верных друзей. Народ запуган бесконечными акциями «безпеки». По всем селам ходят группы военных. Нас разыскивают. Помнишь, что рассказывала перед нашим уходом в бункер хозяйка хаты Ганна?

Лемиш молча кивнул. Уляна продолжала:

– Почти все село перетаскала «безпека» на допросы. Все о нас расспрашивают. Люди стали нас боятся. Я это кожей чувствую.

Лемиш вздохнул и тяжело поднялся с земли. Стемнело окончательно и можно было стоять, не рискуя быть обнаруженным посторонними со стороны. Он сумел за день отдохнуть и выспаться. «Не надо показывать Уляне, что мне, как и ей, тоже не очень-то хорошо. Что и меня мучает безызвестность будущего. Сейчас главное – сохранить уверенность в себе и зарядить этой уверенностью Уляну. Не хватало мне еще ее истерик», – думал Лемиш, сбегая по склону холма к тихо журчащему у его подножья родничку, ручеек которого через несколько метров исчезал в заросшем камышом и тиной маленьком болотце, которое весной и осенью разливалось, пробиваясь узкой водной дорожкой куда-то далеко-далеко за поля и холмы, высыхая к лету. Лемиш утолил давно мучившую его жажду и с полными флягами так же быстро поднялся к Уляне. Она ждала его наверху, стоя у куста, и делала гимнастические упражнения, разминая затекшее от долгого дневного лежания тело.

– Ты прости меня, Васылько, – тихо произнесла Уляна и прикоснулась рукой к его щеке. – Все-таки я баба, а не мужик. С нами такое бывает. Не обращай внимания. Я действительно очень устала, но все это уже прошло.

– Я тебя понимаю. Тебе тяжелее, чем мне. Женщине в подполье всегда труднее, и я благодарен судьбе, что послала мне тебя.

Они долго еще стояли у куста ракиты, тесно прижавшись друг к другу и переговариваясь шепотом. Время от времени замолкали и внимательно вслушивались в ночь. Далеко за селом временами все еще глухо перекатывались раскаты грома и изредка вспыхивали синими стрелами молнии. Гроза проходила стороной. Над ними тоже было темное, покрытое сплошной облачностью небо. Отсутствие луны и звезд делало ночь еще более темной. Неожиданно упали первые капли начинающегося дождя и через несколько минут он забарабанил по накинутым на их плечи плащ-палаткам.

Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Посветлело. Сырость и прохлада проникали за одежду. Ноги устали, но ложиться на мокрую землю не хотелось. Внезапно в стороне от их лежки послышался какой-то звук, произведенный, вероятно, человеческой ногой, столкнувшейся с камнем или торчащим из земли корневищем. Они оба молча расстегнули кобуры пистолетов и извлекли свои «Вальтеры». Автомат в такой ситуации пока не годился – надо передергивать затвор, а это было бы слышно в ночной тишине и выдало бы их присутствие. Пистолеты же самовзводные и патрон всегда в патроннике. Снятие с предохранителя производится бесшумно. Они продолжали стоять и, казалось, слышали звуки шумно и часто работающих сердец. Шелест травы от чьих-то шагов послышался справа и туда же сразу вытянулись две руки с пистолетами. Оба знали, что идет человек и что это может быть только приведший их сюда вуйко или связной. Тем не менее они никогда не исключали поджидавшую их опасность. Шаги замерли и они услыхали такое знакомое цоканье языком: 2-1-2 и снова: 2-1-2. Лемиш отодвинулся на несколько метров от Уляны, так, на всякий случай, и ответил таким же цоканьем. И из ночи донесся громкий шепот:

– Друже провиднык, это вы?

Чумак, с которым они расстались осенью прошлого года, стоял перед ними живой и невредимый, держа в руках знакомый им автомат ППС. Субординация не позволяла всем им обняться и расцеловаться, как и подобало бы при таких случаях, как эта затянувшаяся встреча. Но по тому свистящему шепоту, которым Лемиш расспрашивал Чумака о новостях с востока, и по вопросам, которые задавала Уляна, перебивая мужа, было понятно, что радости от этой встречи нет границ. Все в них ликовало. И от прихода связного, и от той информации, что он успел передать у этого так надоевшего им куста ракиты, и от того, что все наконец-то закончилось благополучно, и от завершения той длительной операции по переходу на восток, которую они начали планировать более года назад.

– В село нам нельзя, друже провиднык, – начал после коротких и радостных расспросов Чумак. – Там сегодня военные остановились. Да и вообще там опасная обстановка. Я господаря предупреждал. Он вам это говорил. Тут недалеко, пару километров, есть наша крыивка. Там можно надежно укрыться и спокойно отдохнуть день-два, чтобы двигаться дальше. Переход большой, километров сто. Решайте, друже провиднык. Если вы готовы, мы можем сейчас же двинуться в путь. Я прибыл в этот район вчера на рассвете, день провел в бункере. Со мной два боевика от Партизана, но они присоединятся к нам позже на маршруте. В этом районе мы заметили движение военных на машинах, и появление неизвестной группы людей. Одному мне было легче передвигаться.