Одновременно в стране началась ожесточенная пропагандистская кампания против бывших союзников, снова ставших «капиталистическим окружением», и в первую очередь против главного врага — США. С особенным рвением была развернута массовая травля тех, кто за время общей борьбы с гитлеризмом проникся дружескими чувствами к западным демократиям, мечтая о таком же высоком уровне жизни.
Эту травлю назвали борьбой против «безродного космополитизма», и целью кампании было сплотить народ, восстановить его против Запада, взывая к чувству национального достоинства. Как уже случалось в российской истории, теперь уже коммунистическая власть, которая официально клеймила шовинизм, применила испытанный черносотенный прием. Разоблаченные «безродные космополиты», как правило, носили еврейские фамилии. И выходило, что пресмыкались перед заграницей только извечные враги России — инородцы.
В редких случаях жертвами оголтелой кампании против «космополитизма» становились не только евреи, так как всякого рода мерзавцы постарались использовать ее для сведения счетов и продвижения по служебной лестнице. Тёме запомнился случай, происшедший у них в институте и взбудораживший его однокурсников. Причем непосредственным участником «разоблачения» очередной жертвы стал их товарищ, бывший боевой летчик Володя Алкснис.
Этот красавец блондин, наполовину латыш, похожий на героя популярного кинофильма «Свадьба с приданым» актера Доронина, был известен на их курсе в основном как женский сердцеед. Но, как оказалось, наряду с этим приятным занятием он делал еще будущую карьеру в научном кружке профессора Исаева. Ему удалось расположить к себе старого ученого, у которого была взрослая дочь, и он часто приглашал Володю к себе домой.
Как потом выяснилось, помощнику декана их факультета, который был секретарем партийного бюро, приглянулась кафедра, возглавляемая профессором Исаевым и того объявили «безродным космополитом». Скандал вышел громкий, и на собрание пришло много студентов. Старый ученый, вооружившись своими монографиями и вырезками из газет, произнес защитную речь, доказывая свой патриотизм и преданность коммунистической доктрине.
— Хоть я и не состою в партии, но всегда был проводником марксизма в науке, — убеждал он собравшихся. — Уж в чем-чем, а в недостатке советского патриотизма меня упрекнуть нельзя!
Настроение зала было в его пользу, но все изменило выступление Алксниса.
— Мне тяжело об этом говорить, но профессор Исаев скрывает правду, — не глядя на своего научного шефа, «разоблачил» его Володька. — Судите сами — как можно заявлять о преданности марксизму, когда у них в квартире висят иконы? Какому же Богу молится такой человек?
— Ты же знаешь, что это иконы моей старенькой мамы, — возмущенно бросил ему профессор, но его слова потонули в поднявшемся шуме. Судьба заведующего кафедрой была решена.
Профессора Исаева сняли с занимаемой должности и выгнали из института, но и Володьке товарищи не простили его предательского поступка. Сокурсники объявили ему бойкот.
— Да поймите же, я не мог поступить иначе, — оправдывался Алкснис. — У меня было партийное поручение, и я обязан был его выполнить!
Но Тёма, как и большинство студентов их курса, не простил ему этой подлости, и Володька навсегда потерял его уважение, хотя потом они долгие годы работали вместе в одной системе, и Алкнис стал известным профессором, доктором наук, возглавившим одну из ведущих научных кафедр.
Речной отдых на «Радищеве» пользовался большим успехом, и потому было решено переоборудовать в плавучий санаторий, который делал бы рейсы от Москвы до Астрахани и обратно, один из самых больших волжских теплоходов — «Горьковскую коммуну». Разумеется, Сергею Ильичу и поручили это ответственное дело, за которое взялся с большой охотой.
— А мне будет жаль расставаться с «Радищевым». Мы к нему привыкли, и Викочка его хорошо знает, а на огромной «Коммуне» недолго и заблудиться, — выразила сожаление Анна Михеевна. — Кроме того, намного удобнее возвращаться в Москву через две недели. Теперь же придется проводить в плавании почти целый месяц!
— Это так, но ты и меня должна понять, Анечка, — объяснил муж свое согласие на новую, более хлопотную работу. — Ведь я, оставаясь директором «Радищева», рискую полностью деградировать, как медик. А будучи главным врачом плавучего санатория, смогу заниматься вопросами по специальности.
Сергей Ильич выполнил поручение начальства с присущим ему талантом, и превосходно оборудованный для лечения и речного отдыха плавучий санаторий «Горьковская коммуна» своевременно открыл свою первую навигацию. Понятно, что бывший директор «Радищева» взял с собой основной костяк его персонала, в том числе и шеф-повара, отца Лоры Корде. Только команда теплохода сменилась и целиком состояла из волжан.
У Тёмы была на носу весенняя сессия, и отплыть на «Горьковской коммуне» в первый рейс вместе со всеми он, конечно, не мог. Во время ее проводов на Речном вокзале ему было особенно грустно. Лора вернулась из Теберды лишь накануне отплытия, и им так и не удалось поговорить наедине. Кроме того, отправлялись в плавание все его родные, и он опять оставался дома один.
Между тем вместе с Лелей ехали отдыхать сразу два ее ухажера: каждый из них уже делал ей предложение. Тёма любил сестру и ему хотелось получше к ним приглядеться. Ему было интересно, кого из них она предпочтет. Они оба были очень симпатичными и к тому же талантливыми журналистами. Интриге способствовало и то, что Семен Бандурский и Леонид Волк были закадычными друзьями, но по воле судьбы стали соперниками.
Долгожданная встреча с Лорой прошла не так горячо, как хотелось. Лора была такой же и вместе с тем какой-то другой. Покрасила перекисью волосы. В сочетании с карими глазами это делало ее эффектнее, но все же выглядела теперь она вульгарнее и старше своего возраста.
— Для чего тебе это понадобилось? — спросил Тёма, неодобрительно покосившись на ее волосы. — А скорее всего для кого? — шутливым тоном добавил он, инстинктивно испытывая ревность. — Неужели ты променяла меня на тамошнего джигита? Говорят, любят крашеных.
— А что — мне не идет? Все говорят, что так я лучше выгляжу, — уклонилась от ответа Лора. — А джигиты слишком наглые. Я рада, что оттуда уехала.
Однако в ее тоне была горечь, а в уголках губ появились жесткие морщинки. В ответ на его горячие взгляды она почему-то виновато отводила глаза.
Но вот все экзамены за третий курс были сданы, и Тёма с нетерпением ждал возвращения «Горьковской коммуны». В круговерти сессии этот месяц пролетел незаметно, и плохо было лишь то, что постоянно мучил голод: после материнской стряпни трудно было снова привыкать к скудному, столовскому питанию.
Плавучий санаторий благополучно пришвартовался к центральному причалу Химкинского речного вокзала. Встреча с родными была на редкость радостной. Тёма даже не думал, что за месяц так по ним соскучится. Отец немного осунулся, зато остальные выглядели посвежевшими и довольными. Викочка заметно прибавила в росте, а Леля немного поправилась и как будто помолодела. Выяснилось, что свой выбор она уже сделала. Ее будущим мужем оказался Семен Бандурский, чуть постарше и посолиднее Леонида.
Правда, меньше радости принесла встреча с Лорой. Вот уж неправда, что разлука способствует росту любви! Конечно, трудно на людях выражать свои чувства, но, хотя при виде Тёмы она и просияла, все же не проявила стремления остаться с ним наедине.
— Вот и хорошо, что ты отправишься с нами в следующий рейс. Тогда обо всем и поговорим, — отклонила Лора его предложение провести вместе вечер. — Ты не представляешь, сколько у меня накопилось здесь дел! Разве нам не хватит целого месяца?
— Может, и хватит, но я же соскучился! — недовольно проворчал он. — Неужели ты обо мне даже не думала?
— Ну конечно же, дурачок, и даже очень часто. Но скучать мне было некогда. Думаешь, легко накормить такую ораву отдыхающих? «Коммуна» — это тебе не «Радищев»! Работы было столько, что к ночи я просто валилась с ног.