Тёма был посрамлен и чувствовал себя отвратительно, не зная, как искупить свою вину перед сестрой. Может быть, поэтому он сразу же привязался сердцем к малютке и в дальнейшем как мог старался о ней заботиться, надеясь, что это будет приятно и Леле. Изредка бывая в Москве, не забывал забежать в детский магазин и купить игрушку, пинетки или что-нибудь еще. Ему очень нравилось ощущать себя дядей.
Маленькая Викочка стала общей любимицей, и жизнь всей семьи вращалась вокруг нее. Все занимались своими делами, у всех были какие-то личные заботы, но, приходя домой, каждый непременно играл с малышкой. Это доставляло огромную радость и девочке, и взрослым…
Зимние вечера в госпитале раненым скрашивали частые концерты приезжих артистов. В просторном вестибюле собирались все, кто только мог передвигаться, и, конечно, свободный от дежурства персонал. Приезжали артисты разных жанров — от музыкантов из консерватории, солистов оперы и балета, до жонглеров, факиров и чечеточников. Но лучше всех бойцы принимали исполнителей народных и эстрадных песен. Особенно любили песни, созданные войной. Две, наиболее трогательные, Тёме запомнились на всю жизнь. Он не знал авторов, но в душу запали слова:
Вторая песня, более грустная, у многих вышибала слезу:
Раненых бойцов усаживали, а персонал обычно стоял за их спинами, так как стульев на всех не хватало. И всегда Тёма старался оказаться рядом с Настей, пышной блондинкой, к которой неровно дышал с самого приезда. Впоследствии, уже в зрелые годы, ему часто доводилось слышать споры о том, в каком возрасте происходит половое созревание у подростков. Он мог поручиться, что наступает оно довольно рано. Глядя на полную грудь и крутые бедра, его охватывала такая жгучая страсть, что трудно было терпеть эту муку.
Объективно Настю можно было назвать даже тучной, но тогда она казалась Тёме олицетворением женственности и соблазна. Высокая и статная, с красивой короной, уложенной из русой косы, она была величественна, как королева. За ней наперебой ухаживали выздоравливающие бойцы, а она весело и насмешливо их отшивала, и это намного прибавляло уважения к ней и интереса. Тёму одолевали эротические фантазии, а стоя у нее за спиной, он испытывал острое желание прикоснуться к упругому бедру. Один раз даже осмелился это сделать, но сразу отстранился, показалось, что она это почувствовала, и может выйти скандал.
Настя жила в общежитии, в одной комнате с ней были еще две девушки, и Тёма под разными предлогами заходил к ним, подгадывая время, когда она сменялась с дежурства. Он создавал видимость, будто что-то чинит, но девушки разгадали его ухищрения.
— Ты, пацан, уж больно часто тут крутишься. Признавайся: в которую влюблен? — посмеивались они. — Нечего нам очки втирать! С электрикой у нас — порядок…
Кого-нибудь другого они тотчас бы выставили, но все знали, что он — сын начальника госпиталя, и грубить побаивались.
— Много вы понимаете! — оправдывался Тёма, выигрывая время в надежде, что они разойдутся и оставят их вдвоем с Настей, которая после дежурства сразу ложилась отдыхать. — У вас проводка ни к черту и розетки старые. Вот и меняю, чтобы не было замыкания.
— Ишь, песенки нам напевает, — рассмеялась самая старшая и наиболее ушлая. — Знаем, по ком ты вздыхаешь! Но только зря ноги топчешь. У Настеньки жених на Балтике служит. Отличный морячок!
Вскоре сама Настя положила конец его мучениям. Как-то, когда ему наконец повезло и он застал ее в комнате одну, сказала напрямик:
— Кончай на меня пялиться, Тёмка! Ты симпатичный мальчишка и вроде уже мужичок. Думаешь, не заметила, как ко мне пристраивался?
Она вздохнула и серьезно предупредила:
— Только это зря! У меня любимый парень на флоте воюет, и я его дождусь. Если не отстанешь — отцу на тебя пожалуюсь!
Настя могла ему и не угрожать. Тёма не только не обиделся, но стал уважать ее еще больше, но страсть сразу пропала. Он даже был рад, что она не такая, как другие девушки, считавшие «война все спишет», и оставил свои любовные попытки. Тем более что в школе ему настойчиво предложили готовиться к вступлению в комсомол.
Весной занятия в школе активизировались. Снег почти сошел, ходить на лыжах стало нельзя, и ездить на станцию Сухарево было не на чем. Пришлось взять отпуск на учебу и временно поселиться в комнате, предоставленной ему по распоряжению директора. Скучать не приходилось: Тёма был занят с утра и до позднего вечера. Досаждал только голод. И то потому, что сам ничего не умел приготовить, кроме омлета из яичного порошка и жареной картошки. Мать надавала ему с собой разной крупы и продуктов. Дала также и рецепты, как варить супы и каши, но заниматься этим было неохота, и он обходился консервами. Даже тушенку не разогревал, а ел прямо из банки.
Пришла пора вступать в комсомол, Тёма и сам очень хотел этого. Но у него не было общественной нагрузки, без которой туда никого не принимали. Зная, что он лучше всех в классе пишет сочинения, ему предложили стать редактором школьной стенгазеты.
— Оформлять есть кому, а вот писать заметки никто не хочет, — сказал ему секретарь комсомольского бюро школы. — Тебе, Артем, придется самому сочинять их за всех. Ну как — ты сможешь!
— Отчего же, попробую. Я ведь и рисую прилично, — охотно согласился Тёма. — В общем, газета будет выходить!
Стенгазета и правда скоро начала выходить, и все нашли, что она стала лучше. Тёма не только сочинял заметки на злобу дня школы, но и писал большие патриотические передовицы, посвященные историческим событиям и помощи фронту. Он открыл в себе журналистскую жилку и даже написал на радио о том, что делают его товарищи для фронта и для победы над врагом. Посланный им материал был передан в «Пионерской зорьке» и принес ему славу за пределами школы.
Тёму приняли в комсомол в Краснополянском райкоме ВЛКСМ и включили в состав делегации на открывающийся в Москве съезд сельской молодежи.
«Став комсомольцем, ты обязан проявить еще лучше свои способности, — напутствовал его секретарь райкома. — Мы рассчитываем, что сможешь не только передать товарищам все важное, что решат на съезде, но продолжишь писать на радио о полезных делах молодежи нашего района».