В квартире из всех жильцов осталась лишь старушка Дуняша, которая казалась еще более ветхой, но была на удивление бодра, и очень им обрадовалась:

— Вот и хорошо, что приехали! Ведь я одна тута. Старого Нил Федотыча и то забрали в солдаты. Хотя чего ему — здоров как бык. Наша прохиндейка Васса со своим театром откочевала, — словоохотливо сообщила она. — А меня, Аннушка, видно Бог хранит, — истово перекрестилась, — за то, что я в него верую!

Пока мать усердно наводила чистоту в запущенных комнатах, Леля и Тёма решили прогуляться. Они двинулись по Покровке в сторону Политехнического музея. Трамваи по их улице, видно, не ходили: пока шли к памятнику героям Плевны, ни один мимо них не проехал. Навстречу шли редкие прохожие. В магазинах товаров было мало, да и покупателей — единицы.

Театральный проезд и Охотный ряд, заполненные в мирное время потоками пешеходов и транспорта, были пустынны, словно в городе объявили воздушную тревогу и все попрятались в убежища. В общем, впечатление от этого безлюдья навевало тоску, и Леля предложила:

— Давай-ка спустимся в метро и посмотрим: может, там народ прячется? Заодно и прокатимся. У меня ноги гудят с непривычки.

Тёма молча кивнул, и они поднялись на площадь Дзержинского (знаменитую Лубянку). В метро тоже было мало народу. Поезда ходили пустыми и поэтому очень редко.

— Зря я тебя послушался. Лучше бы шли пешком, — ворчал Тёма, боясь, что они опоздают. — Наверное, машина уже ждет и мама нервничает.

Но его опасения были напрасны. Экспедитор где-то задерживался, а у Анны Михеевны возникла проблема с бабушкой Верой, которая категорически отказалась ехать в Марфино.

— Я горожанка и привыкла к удобствам, — убеждала дочку Вера Осиповна. — Хватит с меня Лутовинова! Я больше не вынесу сельской жизни. Дайте мне умереть спокойно!

— Но ты не сможешь жить здесь одна. Кто будет ухаживать, если разболеешься? Да и по магазинам ходить тебе тяжело.

— Напрасно ты считаешь меня такой беспомощной! Я еще вполне могу о себе позаботиться, — стояла на своем бабушка Вера. — И потом, разве я остаюсь одна? А Дуняшу ты не считаешь?

Этот аргумент поколебал позиции Анны Михеевны.

— Ну, если соседка согласна в случае чего тебе помочь — тогда другое дело. Ты что, уже успела с ней договориться?

— Конечно! Поэтому и решила остаться, — подтвердила предусмотрительная бабушка. — Дуняша даже довольна. Говорит, что вдвоем жить веселее.

Она помолчала и выдала свой сокровенный замысел:

— Надеюсь, когда Инночка узнает, что я живу здесь одна, то поскорее ко мне приедет. Пора ей бросить этих своих иностранцев и устроить свою личную жизнь!

Младшая дочь была любимицей, и бабушка Вера частенько проливала слезы, страдая от того, что они разлучены.

— Ну ладно, пусть будет по-твоему, — неохотно согласилась Анна Михеевна, понимая своим добрым сердцем, к чему стремится ее мать, и все же немного ревнуя. — Я оставлю продукты и лекарства, и, конечно, мы все будем регулярно тебя навещать. Но если придется туго, то пеняй на себя!

Подмосковное Марфино когда-то принадлежало царскому вельможе графу Панину и было знаменито своим дворцовым ансамблем. Он отличался оригинальной архитектурой и был просто великолепен. Дворец, построенный в средневековом стиле в виде крепости, располагался на острове. Его опоясывали пруды и глубокий ров. К въездным воротам вел длинный каменный мост, перекинутый через главный пруд. Однако в то время вода была спущена.

Госпиталь помещался во дворце и двух флигелях, где раньше жили отдыхающие летчики, а персонал и другие службы занимали остальные здания. Квартира начальника находилась на отшибе в одноэтажном доме с небольшим участком земли, обнесенном деревянным забором. Она состояла из трех комнат, и Сергей Ильич позаботился, чтобы к приезду семьи все блистало чистотой. Он их уже ждал и выбежал встретить, как только услышал шум подъехавшей машины.

Тёма нашел, что отец постарел и осунулся. Виски у него побелели и в волнистом смоляном чубе, как всегда спадавшим на глаза, тоже блестела проседь. Скандала при встрече родителей не произошло. Отец и мать очень нежно обнялись и крепко поцеловались, так, словно ничего не произошло.

За обедом Сергей Ильич рассказал много интересного.

— Когда я сюда прибыл, только что отгремели жаркие бои. Немцы подошли с северо-запада почти вплотную к госпиталю, захватили село и были бы здесь, если бы не наша героическая морская пехота. Недаром они прозвали ее «черной смертью»!

— А откуда здесь взялись моряки? — удивился Тёма. — И почему «черная»?

— Моряков прислал на подмогу Северный флот, — объяснил отец. — А «черная смерть» потому, что такого цвета их бушлаты. Отчаянные крепкие парни несколько раз ходили на немцев в рукопашную, выбили их из деревни, отогнали на пять километров, но все тут и полегли. Вывезти раненых не успели, и начальник с комиссаром, — голос его был полон сочувствия, — собрав всех, кто только мог передвигаться, решили отойти, оставив лежачих с несколькими сестрами из местных.

— И все они погибли? — ужаснулась Леля.

— А ты слушай, и все узнаешь, — недовольно глянул на нее отец. — К сожалению, среди легко раненных нашлись предатели: решили спасти свою шкуру, выдав немцам командование госпиталя. Сговорившись, они напали на врачей-офицеров, когда те вышли на каменный мост. Комиссар, боевой офицер, сумел вырваться и застрелить двоих, а начальника они схватили.

— Ну а как же остальные? — не выдержала Анна Михеевна. — Неужели безучастно наблюдали?

— Вовсе нет! Как опомнились, сразу дали отпор, — ответил Сергей Ильич и печально вздохнул: — Но начальника госпиталя спасти не смогли.

— Почему? — хором вырвалось у Анны Михеевны, Лели и Тёмы.

— Возникла свалка, и начальник госпиталя, когда ему удалось вырваться, оступился и упал с моста на сухое дно пруда. Разбился насмерть.

Он снова помолчал, на этот раз отдавая долг памяти своего предшественника.

— Фашист, наверное, дойдет до Волги, но его в боях измотают, а там по нему ударят наши свежие, хорошо подготовленные и оснащенные части, — объяснил Сергей Ильич. — Но это большой секрет!

— Какой же это секрет, папа, когда я на Урале об этом слышал, да и ты об этом знаешь? — усомнился Тёма.

Все весело рассмеялись, и разговор переключился на более насущные семейные дела и заботы.

Не прошло и недели после возвращения из эвакуации, а Леля и Тёма уже приступили к работе в госпитале: она — медсестрой, он — электриком. Как ни уговаривала Анна Михеевна продолжить учебу в медицинском, Леля наотрез отказалась.

— Пока идет война, буду ухаживать за ранеными. Но как только война кончится, поступлю в другой институт, — решительно заявила матери. — Не хочу больше видеть страдания и кровь! Буду изучать литературу или историю.

Правда, как потом выяснилось, была у нее еще одна уважительная причина, чтобы бросить учебу, но она до времени об этом помалкивала. Тёма обещал матери пойти в восьмой класс, как только начнутся занятия в школе. Школа находилась на станции Сухарево, до нее было больше пяти километров, но это его не смущало.

— Уж больно далеко ходить в школу! Может, снова сдашь экстерном? — засомневалась Анна Михеевна. — Раз сдал за семилетку, сможешь и за восьмой.

— Как выпадет снег, буду гонять туда и обратно на лыжах, — бодро ответил Тёма. — А осенью и весной папа обещал подвозить до станции. И с директором договорился, что при необходимости мне там будет, где переночевать.

В отношении самой Анны Михеевны было решено, что она временно работать не будет, так как физические и нервные перегрузки, которые выпали на ее долю в эвакуации, не прошли даром. У нее были явные нелады с сердцем, а о курортах нечего было и помышлять. Оставалось лечиться дома, занимаясь хозяйством.

Работа для Тёмы уже была привычной, он легко справлялся со своими обязанностями и, когда чинил проводку в палатах госпиталя, любил слушать рассказы раненых бойцов. А поведали они о многом. Особенно словоохотливые старики. Запомнился один из них, по фамилии Швец, солдат лет шестидесяти, он со слезами на глазах объяснил, почему в наших войсках больше всего потерь среди молодых солдат.