— А что случилось? — встревожилась Анна Михеевна. — Третьего дня заходил паренек из ее отряда. Освободили по болезни. Жаловался, что работы много и кормят плохо. А она — молодец, в записке, что прислала, нюни не распускала!

— Когда сюда ехал, доставили раненых из-под Ржева, они говорят, что немцы прорвали фронт. Я уже написал Борису. Попросил, чтобы послал туда кого-нибудь и, если надо будет, выручил бы племянницу.

— Думаешь, он сможет? — с надеждой посмотрела на него жена.

— Он возводит укрепления на ближних подступах к Москве, где-то под Волоколамском. Это не так далеко, и ты знаешь Борю. Сделает все, что сможет!

— Скажи прямо, Сережа, ты боишься, что наши отступят и бросят ребятишек на произвол судьбы? — перепугалась Анна Михеевна.

— Очень боюсь!

— Значит, остается уповать на Бога? — На глаза ее навернулись слезы.

— Попробуй, раз в него веруешь, — хмуро буркнул Сергей Ильич. — Но я больше надеюсь на Бориса. И утри слезы! Они-то точно не помогут!

— Ну да, ты ведь коммунист, — всхлипнула, послушно доставая носовой платочек жена. — Не подавал еще заявления, чтоб восстановили?

Сергей Ильич рад был сменить тему разговора.

— С этим, видно, придется повременить. Мне ведь не восстанавливаться, а заново вступать придется, — объяснил он. — На фронте сейчас многих принимают в партию. Прямо перед боем. Но нужны рекомендации.

— А у тебя их нет? — огорчилась Анна Михеевна.

— Не хватает всего лишь одной, но получить ее не просто. Мне обещал дать ее комиссар нашего поезда. Но он, бедняга, погиб, когда нас в последний раз бомбили. — Он снова мрачно задумался и, видимо приняв решение, сказал: — Сейчас у меня более важные заботы: о вас, дорогие мои! Наше дело мужское — жизнью рисковать, и я к этому привык на фронте еще в Первую мировую. Но не смогу спокойно работать, если вы не будете в безопасности.

— Да какая же нам, по сравнению с тобой, грозит опасность? — несогласно посмотрела на него Анна Михеевна. — Мы же находимся в тылу!

— Немцы рвутся к Москве, и не сегодня-завтра она может стать фронтовым городом. Усилятся бомбежки, может начаться артиллерийский обстрел. Населению грозит голод. Зачем же так рисковать?

— Ты хочешь сказать, Сережа, что нам надо будет отправиться в эвакуацию? А как же Леля?

— Вам необходимо на время уехать из Москвы! Пока не минует непосредственная угроза столице. А Леле ты здесь все равно ничем не можешь помочь, — добавил, чтобы успокоить. — Мы с Борей разыщем ее и пришлем к вам! — И с любовью взглянув на жену, мягко заключил: — Будем считать этот вопрос решенным, Анечка. Я перед отъездом на фронт все устрою. Мне обещали включить вас в списки эвакуируемых в Уфу. Туда отправят семьи работников Минздрава и Академии наук. Попробую уговорить и своих стариков, хотя вряд ли это удастся из-за тяжелого состояния отца.

Прорвав первую линию обороны, танки и моторизованные части вермахта, обтекая Ржев с двух сторон, взяли город в клещи и, грозя полным окружением, заставили наши войска отступить. Узнав о прорыве, комсомольцев-строителей спешно погрузили в машины, чтобы выбраться на шоссе до того, как его перережут немцы, но опоздали. Когда они, наконец, преодолев два десятка километров бездорожья, добрались до последней деревни перед шоссе, местные жители сообщили, что в сторону Москвы уже проехали вражеские мотоциклисты.

Пришлось ребятам покинуть машины, и прямо в поле состоялось бурное комсомольское собрание. На нем горячие головы предлагали пробиваться к Москве с боем, но верх все же взяли более осмотрительные.

Было решено рассредоточиться и идти пешком, мелкими группами, выдавая себя за москвичей, возвращающихся домой от деревенских родственников. Так поступили и Леля со своей подружкой Катей. Водрузив рюкзаки, двинулись в путь, делая остановки в близлежащих деревнях, чтобы набрать воды и запастись хоть какой-то едой.

Но далеко уйти не удалось. Впереди шло такое ожесточенное сражение, что идти дальше они не осмелились. Небо озарялось яркими вспышками, там била тяжелая артиллерия и непрерывно трещали автоматные очереди. Катя, рослая и крепкая девушка, куда более решительная, чем Леля, не задумываясь, предложила:

— Нам с тобой ничего не остается, как обойти этот бой стороной. Кто знает, сколько он еще продлится? А у нас еды — кот наплакал!

— Так мы что, лесом пойдем? — Леля, испуганно покосилась на мрачные хвойные дебри, стеной стоящие вдоль дороги. — И ночевать будем в лесу?

— Почему же в лесу? По дороге полно деревень. Ближе к вечеру попросимся где-нибудь переночевать.

— А не заблудимся мы, Катька? — усомнилась Леля. — У нас даже компаса нет.

— Да не бойся ты! Мы же будем идти вдоль шоссе, — успокоила ее подруга. — Постараемся держаться поближе к опушке, чтобы не терять дорогу из виду.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. На опушке так разросся кустарник, что пробраться сквозь него было невозможно, и девчатам пришлось углубиться в лес. Там деревья росли реже, продвигаться стало намного легче, но они все-таки заплутали. Их подвело болото.

Лес неожиданно кончился, почва под ногами стала зыбкой, и перед ними разлилось обширное и глубокое озерцо, перейти через которое они не решились. Хотели выбраться на шоссе, но там наблюдалось какое-то движение, и они побоялись, что это — немцы. Пришлось двинуться вглубь леса, обходя болото в поисках брода. Вот там-то Леле здорово не повезло.

Прошли уже более километра, а топкое болото все тянулось и конца ему не было видно. Начало вечереть, они выбились из сил и, заметив что-то похожее на тропинку, решили все же перебраться на ту сторону. Вооружившись палками, Катя и Леля двинулись вперед, осторожно прощупывая дно и определяя глубину. Они уже прошли половину пути, когда менее ловкая Леля споткнулась о подводную корягу и, вскрикнув от боли, упала в воду. Она повредила стопу, но в состоянии шока все же попыталась встать. Может быть, ей это и удалось бы, но ее крепко держала вязкая трясина.

Если бы не Катя, там бы и нашла Леля свой конец, но ее спасла физически сильная подруга. Выбиваясь из сил, она в конце концов помогла ей выбраться из топи, кое-как дотащила до дороги. Леля не могла наступать на больную ногу, и находчивая Катя, порвав свою рубашку, сделала ей тугую повязку, после чего она смогла передвигаться, опираясь на палку, превозмогая мучительную боль.

Только поздним вечером, когда совсем уже стемнело, они добрались до какой-то деревни и постучались в крайнюю избу. Им открыла простоволосая женщина, возраст которой определить было трудно. Увидев озябших и с ног до головы залитых болотной жижей девушек, тихо охнула.

— Да что с вами стряслось, родимые? Откуда вы взялись такие страшные?

Катя коротко ей все объяснила, и вскоре они с Лелей, умытые и переодетые в какое-то хозяйкино сухое старье, сидели за столом при свете керосиновой лампы, уплетая, как два голодных волчонка, прямо из чугунка вареную картошку. Оказалось, что хозяйка, Марья Егоровна, не старая еще женщина, живет одна с тех пор, как сына забрали в армию. К ее счастью, он служит на Дальнем Востоке.

К утру нога у Лели еще больше распухла, и дальше идти она не могла. Катя очень переживала, не желая покидать подругу, но Марья Егоровна уговорила.

— Ничего с Лелечкой не случится! Пусть немного побудет у меня, пока нога не пройдет. Сейчас ей покой нужен. Как вернешься, ты ее родителей успокой. Вот возьми, я здесь свой адресок записала, — сунула ей в руку клочок бумаги. — Если будет возможность, пусть за ней кого пришлют.

— А что, если деревню займут немцы? — обеспокоилась Катя.

— Всяко может быть, но не должны, — без особой боязни предположила Марья Егоровна. — Люди говорят: их вроде бы назад потеснили.

Дня через два Катя благополучно добралась до Москвы, но зайдя к Наумовым на Покровку, никого уже там не застала. Открывшая ей старенькая Дуняша сообщила, что их эвакуировали. Катя написала записку с адресом хозяйки, у которой осталась Леля, и сунула записку под дверь их комнаты.